– Знаешь такого парня, Тайлера Оловска?

– Нет.

– Он же в твоем классе по истории Америки.

– Ну прости. Класс большой.

– Слушай, короче. Можешь про него разузнать? Где он живет, например?

– Где он живет? Это что, как-то с Котку связано?

И вдруг, внезапно – вот уж чего не ожидал – позвонили в дверь: четыре солидных звонка. За все то время, что я жил в Лас-Вегасе, никто, никогда, ни разу не звонил в нашу дверь. Борис на другом конце провода тоже услышал:

– Это что? – спросил он.

Пес носился кругами и захлебывался в лае.

– Кто-то в дверь звонит.

– В дверь?! – На нашей пустынной улице – ни соседей, ни сбора мусора, ни даже указателей – это было целым событием. – И кто там?

– Не знаю. Я тебе перезвоню.

Я сгреб Попчика, который уже чуть ли не бился в истерике, и, пока он, пытаясь спрыгнуть на пол, вертелся и визжал у меня под мышкой, я кое-как умудрился одной рукой открыть дверь.

– Вы тольк’ поглядите, – раздался приятный голос с джерсийским выговором, – до чего славный малышок.

Жмурясь от слепящего вечернего света, я разглядел перед собой очень высокого, очень-очень загорелого мужчину неопределенного возраста. Выглядел он как помесь ковбоя с родео и опустившегося клубного аниматора. На нем были “авиаторы” в золотой оправе с дымчато-лиловой полосой сверху и белая спортивная куртка, под ней – красная ковбойская рубашка с перламутровыми кнопками, черные джинсы, но первым делом я заметил его волосы: сверху накладка и часть волос, похоже, пересажена или подклеена, на вид – как стекловолокно темно-коричневого цвета, точь-в-точь как обувной крем в жестянке.

– Ладно тебе, отпусти его, – сказал он, кивнув в сторону Поппера, который все старался высвободиться. Голос у него был глубокий, говорил он спокойно, приветливо, если не считать говора, то на вид – стопроцентный техасец, с этими его сапогами и всем остальным. – Пусть побегает! Я не против. Я собак люблю.

Когда я выпустил Попчика, мужчина присел на корточки, чтобы потрепать его по голове, напомнив мне этим движением долговязого ковбоя подле бивуачного костерка. Вид у него, конечно, был чудной, из-за волос и вообще, но я не мог не восхититься тем, как легко и непринужденно он чувствует себя в своей шкуре.

– Да-да, – сказал он, – славный малышок. Да, ты, ты! – Мелкая сеточка морщин превращала его загорелые щеки во что-то вроде сушеных яблок. – У меня своих дома три штуки. Мини-пенни.

– Простите?

Он поднялся, улыбнулся мне, продемонстрировав ровные, ослепительно белые зубы.

– Мини-пинчеры, – пояснил он. – Психованные ребятки, я за порог, а они уже весь дом изжевали, но люблю их. Тебя как звать, парень?

– Теодор Декер, – ответил я, гадая, кто бы это мог быть.

Он снова улыбнулся, за стеклами “авиаторов” посверкивали его маленькие глазки.

– Ага-а! Еще один уроженец Нью-Йорка! По голосу слышу, угадал?

– Угадали.

– И предположу даже, что с Манхэттена. Правильно?

– Правильно, – сказал я, подивившись, что такого в моем голосе он расслышал. Раньше никто по одному моему выговору не угадывал, что я с Манхэттена.

– Эгей, а я из Канарси. Там родился, там и вырос. До чего всегда приятно встретить соотечественника с востока. Я Нееман Сильвер, – он протянул мне руку.

– Рад знакомству, мистер Сильвер.

– Мистер! – добродушно расхохотался он. – Обожаю воспитанных детишек. Таких, как вы, уж больше не делают. Ты еврей, Теодор?

– Нет, сэр, – ответил я, а потом пожалел, что не сказал “да”.

– Ну ладно, я тебе вот что скажу. Кто из Нью-Йорка, так для меня уже сразу – почетный еврей. Вот такое мое мнение. Был когда-нибудь в Канарси?

– Нет, сэр.

– Ох, тогда замечательные там жили люди, не то что сейчас… – он передернул плечами. – Моя семья вот четыре поколения там жила. Дедушка мой Сол открыл один из первых кошерных ресторанов в Америке, например. Большой ресторан, известный. Закрылся, правда, когда я еще мальчишкой был. А потом мать перевезла нас в Джерси, когда отец умер, чтоб мы поближе были к дяде Гарри и его семье. – Он упер руку в тощее бедро и поглядел на меня. – Отец твой дома, Тео?

– Нет.

– Нет? – он заглянул мне за спину, в комнату. – Жалко-то как. А когда вернется, знаешь?

– Нет, сэр, – ответил я.

– Сэр. Это мне нравится. Ты хороший мальчик. Я даже так скажу – меня напомнил в твоем возрасте. Только-только из иешивы… – Он вытянул руки, на волосатых коричневых запястьях – золотые браслеты. – …А руки? Белые как молоко. Как у тебя.

– Эммм… – я так все и топтался в дверях, – не хотите ли зайти? – Не уверен, что должен был приглашать в дом незнакомца, да только мне было скучно и одиноко. – Если хотите, можете подождать. Но я не знаю, когда он вернется.

Он снова улыбнулся:

– Нет, спасибо. У меня еще куча других визитов. Но я тебе вот что скажу – без обиняков, потому что ты славный паренек. У меня на твоего отца – пять очков. Знаешь, что это значит?

– Нет, сэр.

– Ну и слава богу. И знать тебе не надо, и надеюсь, не узнаешь никогда. Скажу только, это не лучший способ вести дела. – Он по-дружески опустил руку мне на плечо. – Веришь, Теодор, или нет, а я люблю вести дела по-человечески. Не по мне это – приходить в дом ко взрослому мужчине, а вместо этого – общаться с его ребенком, вот как мы с тобой сейчас. Неправильно это. В обычном случае я б пошел к твоему отцу на работу, мы бы там с ним присели, все бы обговорили. Да вот только отца твоего трудно где-то поймать, как ты и сам уже, наверное, знаешь.

Слышно было, как в доме звонит телефон – Борис, почти наверняка.

– Тебе, наверное, надо бы подойти, – любезно заметил мистер Сильвер.

– Нет, ничего страшного.

– Давай. А мне кажется, что надо. Я тебя тут подожду.

С растущей тревогой я вернулся в дом и поднял трубку. Как я и думал – Борис.

– Кто там был? – спросил он. – Не Котку, нет?

– Нет. Слушай…

– Похоже, она поехала домой с этим Тайлером Оловска. Есть у меня такое чувство. Ну, может, не прямо домой-домой. Но они из школы ушли вместе, она с ним на парковке разговаривала. Понимаешь, у них последний урок – вместе, какое-то там столярное дело, типа того…

– Борис, прости, я правда сейчас не могу разговаривать. Я тебе перезвоню, хорошо?

– Я тебе поверю на слово, что это не папа твой был в трубочке, – сказал мистер Сильвер, когда я опять подошел к двери. Я глянул ему за спину, на припаркованный у бордюра белый “кадиллак”. В машине сидели двое – водитель и еще один мужчина на переднем сиденье. – Это же не папа твой был, правда?