– Правда, сэр.

– А ты бы мне сказал, если б это был он?

– Сказал бы, сэр.

– И почему это я тебе не верю?

Я молчал, не зная, что ответить.

– Неважно, Теодор, – он снова присел, чтоб почесать Поппера за ушами. – Рано или поздно мы с ним встретимся. Уж ты запомнишь, что ему надо от меня передать? Скажешь, что я заезжал в гости?

– Да, сэр.

Он погрозил мне длинным пальцем:

– Ну-ка, как меня зовут?

– Мистер Сильвер.

– Мистер Сильвер. Правильно. Просто проверил.

– И что мне ему передать?

– Передай ему, что азартные игры – для туристов, – сказал он, – а не для местных. – Легонько-легонько, тонкой коричневой ручкой он тронул меня за макушку. – И храни тебя Бог.

8

Когда где-то через полчаса появился Борис, я начал было рассказывать ему про визит мистера Сильвера, но он, хоть и слушал, все больше злился на Котку за то, что она строила глазки какому-то парню, этому Тайлеру Оловска или как там его, богатенькому укурку, который учился на класс старше и играл в команде гольфистов.

– Вот сука, – хрипло выругался он, пока мы с ним сидели у нас на полу в гостиной и курили Коткину траву, – трубку не берет. Вот знаю, что она сейчас с ним, вот знаю.

– Да брось, – из-за мистера Сильвера я, конечно, разволновался, но разговоры о Котку меня достали и того больше, – он, наверное, просто траву у нее покупал.

– Ну да, но там что-то еще, я знаю. Она больше не хочет, чтобы я у нее ночевал, ты заметил? Вечно у нее, блин, дела! И не носит даже ожерелье, которое я ей подарил.

Очки у меня съехали набок, и я вернул их на переносицу. Ожерелье это дебильное Борис даже не покупал, а стырил в торговом центре, схватил и рванул с места, пока я – образцовый гражданин в школьном пиджачке – отвлекал продавщицу тупыми, но вежливыми расспросами про то, что бы нам с папой лучше всего подарить маме на день рождения.

– Ого, – ответил я, стараясь, чтоб это прозвучало посочувственнее.

Борис набычился, собрал лоб в грозовую тучу.

– Шлюшка. Помнишь, тогда? На уроке притворилась, что ревет, – хотела, чтоб этот мудила Оловска ее пожалел. Пизда тупая.

Я дернул плечом – тут я согласен по всем пунктам – и передал ему косяк.

– Он ей нравится только из-за денег. У его семьи – два “мерседеса”. Е-класса.

– Тачки для старушенций.

– Чепуха. В России на них бандюги ездят. И еще… – он глубоко затянулся, задержал дым во рту, глаза у него заслезились, замахал руками – ща, ща, ща, погоди, сейчас самое важное скажу, – знаешь, как он ее зовет?

– Котку? – Борис так рьяно звал ее Котку, что все в школе, даже учителя, тоже стали звать ее Котку.

– Точно! – с яростью сказал Борис, изо рта у него валил дым. – Мое имя! Klitchka, которую я придумал! А недавно, знаешь, что в коридоре видел? Как он ее по голове взъерошил!

На журнальном столике вперемешку с какими-то чеками и мелочью валялись несколько подтаявших мятных конфеток из отцовских карманов, я развернул одну и сунул в рот. Я был уже обдолбан, как гвоздь, и сладость огнем заколола во всем теле.

– Взъерошил? – переспросил я, громко щелкая карамелькой. – Чего-чего?

– Ну вот так, – он изобразил, будто треплет кого-то по голове, сделал последнюю затяжку и затушил косяк. – Не знаю слова.

– Я бы на твоем месте не парился, – сказал я, привалившись к дивану, перекатывая голову туда-сюда. – Слушай, обязательно попробуй конфетки. Просто очень вкусно.

Борис с силой провел рукой по лицу, потом потряс головой, как вылезший из воды пес.

– Ух, – сказал он, запустив обе руки в свои спутанные волосы.

– Да. То же самое, – отозвался я после пульсирующей паузы. Мысли были вязкими тянучками, на поверхность всплывали медленно.

– Чего?

– Я обдолбался.

– Да-а? – рассмеялся он. – Сильно?

– Порядочно, дружище.

Конфетка у меня во рту казалась налитой, громадной, размером с булыжник, аж говорить было трудно с ней во рту.

Наступила мирная тишина. Времени было где-то половина шестого вечера, но свет еще был чистым, мощным. У бассейна болтались на веревке несколько моих белых рубашек – ослепительно-белых, они раздувались и хлопали на ветру, будто паруса. Я закрыл глаза – веки прожгло красным, – просел в очень вдруг удобный диван, словно в лодочку на волнах, и принялся думать про Харта Крейна, которого мы проходили на английском. Бруклинский мост. И отчего я никогда не читал этого стихотворения в Нью-Йорке? И отчего никогда не обращал внимания на мост, который видел чуть ли не каждый день? Чайки и головокружительная высь. А в голове кино, обманки-горизонты…

– Так и задушил бы, – вдруг сказал Борис.

– Что? – вздрогнул я, расслышав только слово “задушил” и Борисов узнаваемо опасный тон.

– Тупая тощая курва. Как она меня бесит! – Борис подтолкнул меня плечом. – Да ладно, Поттер. Неужто тебе не хочется стереть эту ухмылочку с ее рожи?

– Ну-у… – откликнулся я, помолчав отупело, вопрос был явно с подвохом. – А что такое “курва”?

– В принципе то же, что и “пизда”.

– А-а.

– Да кто она ваще.

– Ага.

Наступила долгая и какая-то кривая тишина, так что я даже стал подумывать, а не встать ли мне, не включить ли какую-нибудь музыку, я, правда, не мог никак решить какую. Бодрячок казался неуместным, а что-нибудь мрачное и ангстовое мне и того меньше хотелось ставить.

– Эээ, – сказал я, надеясь, что молчание мое было пристойно долгим, – “Война миров” через пятнадцать минут начнется.

– Я ей покажу “Войну миров”, – мрачно сказал Борис.

Он встал.

– Ты куда? – спросил я. – В “КК”?

Борис насупился.

– Смейся-смейся, – горько сказал он, натягивая свой серый sovetskiy плащ. – ККК твоему отцу будет, если он этому мужику не отдаст, что задолжал.

– ККК?

– Кольт, кусты и капец, – сказал Борис с невеселым, каким-то славянским хохотком.

9

Это из какого-то фильма, что ли, думал я. ККК? Откуда он это взял? Я, конечно, постарался выкинуть все, что произошло вечером, из головы, но Борис меня этой своей прощальной репликой здорово напугал, и я еще где-то с час, застыв, пялился в “Войну миров” с выключенным звуком, слушал грохот машинки для приготовления льда и громыхание на ветру зонтика в патио. Попперу передался мой настрой, он был взвинчен не хуже моего и все время резко подлаивал, то и дело спрыгивая с дивана, чтоб разведать, что там за шум у дома, поэтому, когда почти сразу после того, как стемнело, к нам во двор и впрямь завернула машина, он рванул к двери и поднял такой лай, что я перепугался до смерти.