Мои пальцы жили своей жизнью и сейчас зарылись в ее волосы. Они были еще влажные и одуряюще пахли — как и она сама — накрывая нас шелковой завесой. Даже в темноте Корсак сводила с ума, вытесняя собой из головы все мысли.

— Я знаю.

— Правда? Веришь?

Желание искрило между нами весь день, а теперь, когда не осталось расстояния, дыхание у обоих стало жарче.

— Да.

Наши губы встретились осторожно, но за нежностью почти сразу пришла жадность — словно мы оба этого поцелуя слишком долго ждали. Ладони скользнули вниз по голой спине, ниже… и тело скрутило от оглушительного по силе желания, когда мои пальцы сжались на девичьих бедрах, притягивая их ближе.

— Антон…

Слова сорвались сами:

— Я… я хочу тебя.

И не ожидал, что стон выйдет таким мучительным, но во мне все звенело от напряжения и муки, когда Корсак обхватила меня своими стройными ногами и коснулась грудью.

— Ради бога, Агния, не шевелись! — для меня все грозило окончиться очень быстро.

Я втянул ртом воздух, не зная, чего от себя ожидать, и девушка замерла вместе со мной. Хорошо, что не видела моего лица. Сейчас мы были так тесно прижаты друг к другу, что она не могла не чувствовать. Не понимать, насколько сильно мое желание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍От мысли, что мы можем быть еще ближе, я приподнялся и нашел голодными губами ее шею. Вновь разорвал наши дыхания и упал на подушку, когда рука Агнии легла на мой живот, а сладкий рот очень серьезно прошептал в ухо:

— Ну уж нет, Кудряшка! Я столько тебя ждала, что теперь, когда ты мой, и не проси! Лучше сними их сам, — Корсак забралась рукой под боксеры, и ласково куснула меня за скулу. Склонив голову, поцеловала в грудь, одурманивая собой. — Или я сделаю это зубами, выбирай! Я ведь тоже не железная…

— Х-хорошо.

Руки и губы не отпускали, сильные бедра обхватили мои… Послышался тихий нежный стон и воздуха не осталось…

— Агния!

Она часто дышала у моего виска и попросила:

— Скажи еще, Антон, пожалуйста…

Я крепко прижал ее к себе, понимая, что теперь вряд ли когда-нибудь смогу отпустить, запутал пальцы в волосах и повторил:

— Агния!

Я бы повторил ее имя еще тысячу раз, если бы действительность не билась во мне сокрушающим удовольствием, заставляя забыть обо всем, кроме одного — эта девушка теперь была моей.

Она сказала тихо, но так, что я почувствовал сердцем:

— Я люблю тебя, Морозко. Люблю!

Мы упали на кровать, и я обнял ее. Гладил спину и плечи. И если забыл от этом в момент близости — онемев от ее признания, то сейчас не мог не сказать.

— Ты само чудо, Огонёк! Но мы не можем не думать о последствиях. Прости, что вспомнил о защите слишком поздно — ты способна лишить сознания. Твоя покупка лежит в рюкзаке, но если вдруг так получится…

Агния

Морозко сделал паузу, но закончил твердо:

— Если вдруг так получится… то я тебя не оставлю!

Я вздохнула, приподнялась и посмотрела на него. Большое окно номера было задернуто шторами, но на фоне занимающейся зари, в полутьме неясно проступили наши силуэты. Если бы могла, я бы промолчала, но между нами больше не было места тайнам — я дала себе слово.

— Что? — спросил он.

— Я пью таблетки, Антон. Никому об этом не говорила, но и никогда не занималась «этим» без презерватива. Тебе нечего бояться. Я не забыла о защите, я просто не хотела.

И пусть прозвучало слишком рационально — зато честно.

— Я не боюсь.

Морозко сел рядом и убрал волосы от моего лица. Наклонившись, поцеловал очень нежно. Он погладил плечо и вдруг коснулся пальцами груди… И от этого прикосновения у обоих зашлось дыхание, а у меня едва не остановилось сердце — тело продолжало звенеть от нерастраченного желания. Я всегда знала, что с ним все будет иначе и по-настоящему.

Еще один поцелуй добавил уверенности и пальцы стали ласкать смелее.

— Это нормально, что я снова тебя хочу? — спросил Антон, притягивая меня ближе, и я поймала на его губах улыбку. — Очень хочу, Корсак!

— Думаю, да. Ты просто читаешь мои мысли, Морозов.

Поцелуи обжигали шею, так же, как и дыхание.

— Я ведь твой должник?

— Ну… не уверена, можно ли это так назвать, но… Ох, Антон!

Он опустил меня на постель, а сам склонился сверху. Спустился ртом ниже… и грудь заныла от прикосновения горячих губ, и подогнулись колени.

Меня целовал мой Морозко, мой неукротимый светловолосый Кай, и мне еще никогда не было так хорошо от близости.

Поясница прогнулась, и я не смолчала, выдохнув его имя, когда Антон накрыл меня собой. Проснувшееся мужское в нем овладевало и покоряло, подчиняло тело каждым движением, и я поздно осознала, что вместе со стоном удовольствия оставила на его спине следы.

Мы проснулись поздно, уже вовсю светило солнце, и если Антон встал первым, то я еще долго не могла открыть глаза, чувствуя себя расслаблено и удовлетворенно.

Интересно, если я признаюсь Морозко, что помню сквозь сон, как он гладил мои волосы — это его смутит?.. Наверняка, да. А значит, надо обязательно сказать! Обожаю, как он мило краснеет! Хотя вот ночью, когда доводили друг друга до точки, он и не думал смущаться — разве что в начале. Не уснул, пока не огладил всю.

Я повернулась в постели и лениво потянулась, вскинув руки. Сев в кровати, огляделась, смаргивая сон с ресниц.

Антон стоял на балконе, в одних джинсах, с мокрыми после душа волосами, и смотрел во двор отеля — на злополучный бассейн, а возможно на реку. В сравнении с городом, природа здесь была просто волшебная. Жаль, что мы выбрали не то время и не ту компанию, чтобы приехать в «Butterfly». Но больше я подобной ошибки совершать не собиралась. Как и делить Морозова с моими вчерашними друзьями.

Что-то теплое и живое шевельнулось в груди, сжалось трепетной нежностью при взгляде на парня. Так случилось не первый раз, но сегодня отозвалось в душе особенно сильно. Я любовалась талией и узкими бедрами, красивым прогибом спины и разворотом плеч, обещающих стать еще шире. Темно-русыми от воды завитками волос, касающихся затылка. Мой ботаник определенно был самым сексуальным ботаником в мире, и я собиралась ему это доказать.