Не без страха ежедневного, почти не приставая к берегу, добрались I осенью до Тобольска. Город заметили издали, но и лодку Протопопову I далече узрели казачьи посты с башен: мурашами покатились фигурки из посада, а потом и из ворот градских к берегу. И чем ближе под-I плывали, тем зримее виделись белые платки вперемежку с колпаками и шапками, порхающими над головами встречающих.

Едва выйдя на берег, Аввакум впал в дюжие объятия воеводы [Ивана Хилкова, сына прежнего воеводы Василия Ивановича. Рас-[целовались, Аввакум перекрестил его, а Иван приложился к руке.

— В отца-а молодец! — любуясь белокурым и синеоким в чёрных I крылах бровей, вровень с ним ростом Иваном, откровенно радовался I Аввакум. — Это ж сколь годов минуло! И вот ты воевода, да какой I богатырь!

— Десять годин, батюшко святый, не виделись! — сияя глазами, кричал, перекрикивая шум, воевода. — Отец наказывал дождаться тебя, веру имел — воротишься здрав, вот как в воду глядел! И Настасья Марковна здрава и детки уж парни взрослые, а Агриппа невеста! Ну да поговорим вдоволь дома, ох наговоримся-а!

Гудел народ, обступив семейство протопопово, выкрикивал добрые слова, бабы градские и посадские макали глаза ширинками. И Марковна кланялась низёхонько и не утирала слёз. Протопоп кивал знакомым, благословляя толпу крестом.

— Тебя, батюшка, как Христова воеводу встречают, — радовался Хилков. — По-омнят, да ино молва о тебе, верно, что и до Белокаменной достягнула. Жаль, нашего Симеона архиепископа нету, в Москве он, а тожеть наказывал стретить и оберечь!

— Кто таперь тут за него, добрый? — идя сквозь народ, кланяясь и обнося всех крестом, спросил Аввакум. — Али его в городе нету?

— Е-есть, — растяжно, с неприязнью ответил воевода. — Да мы с ним дружбой не водимся. Вот уж кто не обрадуется твоему приезду. Тож Симеон, да не тот он.

В знакомой Аввакуму воеводской хоромине после широкого обеда, устроенного в честь возвращения протопопа на Русь, остались вдвоём. Расторопный воевода знал о скором прибытии сосланного семейства и загодя отвёл для него ту самую избу, в которой оно проживало до отъезда в Дауры, и всё необходимое предоставил. Теперь, наедине, молодой Хилков, князь Иван Васильевич, учтиво слушал о злоключениях протопопа и сам рассказывал много. Поведал, как вскоре после отправки Аввакума в Енисейск сюда под его догляд привезли сосланного Никоном попа Лазаря. И уж как мятежил он в церквах! Дрался с попами и сам бывал бит ими. Всё-то просил отправить его по Аввакумову следу далее в Сибирь, и прежний Симеон архиепископ решил было послать шумного попа с оказией в полк Пашкова, а Лазарь возьми и пропади невесть куда. Сказывали, объявлялся в Великом Устюге, позже в Тотьме и ещё где-то. Небось уж в Москве обретается, шатун этакой.

— Бедовый! — представив перед глазами Лазаря как живого, улыбнулся Аввакум. — Такой не пропадёт… Скажи-ка, Пашкова по пути сюда туземцы не воевали?

— Целы мимо проехали. Видать, шибко торопится в Москву Афанасий Филиппович, — улыбнулся воевода. — Да кто бы посмел воевать их: на носу дощаника пушка выставлена, да народу человек двадцать и все с огненным боем.

— Стало быть, Бог пронёс, — кивнул Аввакум. — А на меня их раз и другой бес навёл…

Хилков, любопытствуя, подвинулся к нему:

— И-и, что же вы?

— На Иртыше, в три дни от Тобольска, станица их большая стоит, — продолжил Аввакум. — Ну, нам куды деваться? Пристали к берегу. Я на носу лодьи стою, крест древяный обняв, а их видимоневидимо из лесу набежало и обскочили нас с луками натягнутыми, целют стрелами, улюлюкают. Нехорошо стало…

— Ну же, батюшко, ну, — торопил, округлив глаза Иван Васильевич. — Каковы они вблизи-то, воины кучумские, боевиты ли?

— А всяки люди. Тож Божьи творения.

— Я о том, что мне вскоре на них идти, подводить под крепкую руку государеву. Ты, чаю, видел в городе рейтар и солдат польского строю? Тысяча! Из Москвы приданы.

— Видел, любовался их строем гусячьим. Это чё же, царь православный повоевал себе иноземную затею? Как они по тайге-то строем тем пойдут на туземцев?

— Как-нито пойдут. — Воевода задумался, покрутил ус. — Капитаны у них обстрелянные… Ты, отче, далее про своё сказывай.

— А я про своё и говорю. — Аввакум наложил ладонь на руку воеводы. — Рейтары эти с виду не наши, какой они веры?

— Лютераны и католики. За денежную мзду служат государю. — Иван Васильевич поглядел на завечеревшее оконце, вздохнул. — В нашу церковь не ходят, у них своя есть в шатре походном, а в нём крест и на нём Господь распят. Тож христиане, поди.

— Поди, поди, — Аввакум убрал руку, сжал пальцы в волосатый комок, легонько запристукивал по столешнице.

Глядя на захмуревшего протопопа, воевода перевёл разговор на первое:

— Ну так што, батюшка, обскочили вас кучумцы, луки со стрелами наставили, а дале-то каво там?

— Сошёл я сверху к ним на землю, крестом наперсным благословил и руки раскрылил, да и давай с имя обниматися, яко с чернецами, и они, миленькие, меня обнимают, а я им приговариваю: «Христос со мною и с вами той же!» И оне до меня добренькими стали и жёны своя привели. Марковна моя ласково с имя лицемеритця, как в мире лесть свершается, и бабы их удобрилися. А то уж и вестно: как бабы бывают добры, то и всё о Христе бывает добро. Спрятали мужики луки и стрелы своя, начата торговать со мною. Деньги те московские у меня ишшо были, да и теперича маненько осталося, ну и накупил я у них «медведей» — товару залежалого — полста шкурок собольих, да двести беличьих, да оленьих столько же, да и отпустили меня. А начальник у них в панцире бравом, золочёном и по-нашему мало-мало толмачит, мол, панцирь на нём Ермака Тимофеевича. То ли снял его с атамана мёртвого предок его, то ли в подарок получил, толком не разобрал я. А как собрались мы отплывать, он долго на крест, что на носу лодьи выставлен, смотрел и губами каво-то лопотал по-своему… Христос-от во всяком дышит.

Дивился услышанному воевода, долго не отпускал от себя разговорами. Уж и ночь затмила окна, а они всё сидели при свечах ярого воска, да так и не наговорились. Проводили Аввакума стрельцы воеводские до самой избы, когда уж стали меркнуть звёзды, а свод небесный по самому краюшку подшило лазоревым шнурочком.

Молитствовал протопоп дома, строго по древнеотеческому уставу. Ходил по улицам, слушал, посматривал и понял, что Тобольск хоть и Сибирь, да с отпашкой никонианской. Это удручало, и он всё чаще впадал в молчанку, а тут ещё повстречал старого знакомца, дьячка Антония, и тот поведал ему печальное — помре Стефан Вонифатьев через год после ссылки Аввакума. В построенный им же монастырь постригся под именем старца Савватия и вскоре отшед ко Господу. Эта весть ошеломила Аввакума, обездвижила волю и чувства. И в таком-то смятении духа, влекомый нужой всякого православного обратиться ко Господу об упокоении души родного человека в Царствии Небесном, он переступил порог Воскресенского собора поставить свечу за старца Савватия.