Затлели рубахи, закучерявились от жара седые волосы и осыпались белым пеплом. Не размыкая объятий, опустились на земляной пол бесчувственные братья, а над головами пластал накат и сыпал на них ошметья огня и угольев. В смертной истоме обгорелым ртом вдыхал Аввакум дым и пламя и в миг краткий пред конечными толчками сердца многое промелькнуло перед ним, и последним видением был покойный Никон: он горестно раскачивал головой в седых патлах и говорил, плача: «Предание веры несть от человеков, но от Бога — крестуйся хоть двумя, хоть тремя персты, хоть кулаком, а всё благодать Ему, Единому». И возразил было протопоп:

«Так пошто ты…», да не успевало времени на земное и тленное, он ещё успел подумать к Богу: «Господи-и! Поднимаюсь к престолу Твоему, и все дела мои идут за мною…»

Яростно сгорал сруб. От жара таял высокий урез сугроба, щетинился острыми иглами и сосульками, они плавились, с них, журча, стекала вода, уступ обрушивался, и люди, крестясь, боязливо отступали назад, прикрывая лица рукавами и шапками. И вдруг над неоглядной ширью земной расцветилась высь, и не стало видно ничего, кроме сполохов, будто пламя от сруба достигло неба и подожгло его. И ходуном заходили небеса, свесив ярко-бирюзовые занавеси: они перекатывались волнами, всплескивали изумрудными блёстками и, то взмывая ввысь, то опадая, мели зигзагами серебристых кистей по ослепшей от светопреставления тундре.

Никем не увиденная монашка пала коленями на край сугроба и, крестясь, глядела на огонь из-под надвинутого на глаза чёрного платка, а когда рухнул накат сруба и над грудой обгорелых брёвен взметнулось, соря искрами, высокое пламя, она рассмотрела, как в нём заметались чёрные твари с хищными когтями на перепончатых крыльях и услышала с неба призывный глас:

— АВВА-А-А!..

И с гласом тем пали сверху на тварей шестикрылые серафимы, сшиблись с ними и не дали пробиться в свинтившееся столбом полымя, в котором, взявшись за руки, потянулись вверх белой цепочкой четыре похожие на голубей фигурки. Серафимы оградили их крылами и под скрежет зубовный, под клацанье когтей ангелов тьмы умчали ввысь.

И сразу потухли сполохи, и на пепельной холстине неба стало видно одинокую звезду. Стрельцы сняли оцепление, и люди быстро разбежались по избам. Монашка сошла к остывающему кострищу, постояла, глядя на торчащие из земли обгорелые пенёшки, на груду потрескивающих, стонущих головней, низко склонилась над ними, подобрала в горсть четыре остывших уголька. «Сла-адок испёкся хлеб Господу нашему Исусу», — подумала, пряча их в узелок, разогнулась, перекрестилась, поднялась вверх на твёрдый наст снега. Сверху ещё раз поклонилась, спустила с головы на плечи платок и, распялив его за концы, пошла по белой тундре, похожая на большой чёрный крест. Она так и удалялась за идущей перед ней звездой на восток, где утаилось до времени солнце.

С годами дожди смоют со скорбного места гарь и пепел, но останутся стоять в земле пустозерской чёрными гвоздями вбитые в память народную «Аввакумовы пенёшки».