— А потом, слышу, показала на суде Арина, быдто Семен к ней в тот вечер пришел в девять часов. А он быдто и сам до утра не знал, что в десять Бабушкина убили. И Аришка, дескать, не знала. Смекаешь?.. Коли они оба не знали, в каком часу, где и кого убили, на кой им ляд понадобилось в пол-одиннадцатого ночью часы сверять? А может, и часы-то у нее до пол-одиннадцатого стояли?

— Дед! — вскричал Илюша в сердцах. — Что ж ты нам тогда об этом не сказал?

Пальцы у старика дрожали, когда он крестил ими свой лоб.

— Боялся я, милый мой, за себя и за старуху… Видать, грешен я перед господом богом, вот и наказал он меня. Сожгли, воры окаянные! Оставили нищими на старости, без избы… Ты погоди, я тебе еще не все выговорил. Как-то на улице Федюня стоял и еще мужики; кто-то и скажи: «Не пожалела Аришка своей вдовьей чести, спасла Семку от расстрела!» А я тут возьми да и ляпни: «Душа-то, она кривая». Федюня на меня как взглянет! Аж я перекрестился со страху, от греха ушел от него поскорей. Знать, меня бес тогда за язык дернул!

— Постой, при чем тут Федюня? Какое дело ему до Семки с Аришкой?

— Что, ты не знаешь? Он же их коновод! Нигвоздята коней крадут, уж который год их никак поймать не могут. У моего племянника, советского партизана Пашки, летось такую кобылу свели — загляденье! Гладкая, из конского запаса получил, когда бедноте раздавали при демобилизации армии. Вот так же, вечера два подряд вокруг его двора оба Нигвозденка увивались, а когда и как словчили конюшню отпереть — никто не знает. Схоронили где-то лошадь, и через неделю из Пачелмы дошел слух: Федюня погрузил ее там до Москвы с документами, как в Головинщине быдто купленную. И перекрашенных-то лошадей, и каких он только не сбывал! Да ить все об том одни разговоры. Знамо, глас народа — глас божий, люди зря не скажут… Да что говорить, спроси любого в Варежке, все знают, а показание подписать — нет никого! Боятся. Вот про то я тебе и говорил. Гляди — сожгли меня, старого дурака, Дулёпу, за мой треклятый язык!

— Подай заявление в комитет крестьянской взаимопомощи, они тебе помогут избу выстроить. А сейчас ты показание дашь?

— Сейчас!.. — Старик повздыхал и взглянул, не подслушивает ли их кто под окном. — Сейчас-то дам, затем пришел… А вот что со мной потом будет? Вчерась сожгли, завтра самого прикончат?

— Никто про твое показание не узнает. Нам бы только Нигвоздят словить, а тогда свидетели на них без тебя найдутся.

— Где ж ты их теперь словишь, ежели они за день до моего пожара из Варежки выехали?

— Куда?

— Говорят, в Иркутск на заработки.

— В Иркутск?

— Кто ж их знает? И соврут, недорого возьмут.

— Оба брата выехали?

— И еще те двое, которых вместе с ними судили.

— А Федюня тут остался?

— Тут. Фомич — энтот зимой из нашей потребиловки уволился. Говорят, в Ташкент подался.

— Ну, ты, дедушка, если за Федюней что заметишь, нам теперь потихоньку сообщай. В Каменку можешь не ходить, передавай в Варежке Тимоше Нагорнову, мы от него узнаем. А к коммунистам ты Федюню-вора зря тогда приравнял, дед!

— Не мог я тебе прямо сказать, как он, значит, с чужой собственностью обращается…

— А надо было прямо сказать. Слушай-ка, чего это ты про Фомича вспомнил? Аль он с этими бандюгами путался?

Софрон развел руками:

— Болтали в селе, что Бабушкин про него в газете написал, а улепетнул Фомич из Варежки сразу, как Бабушкина убили. Опять же и Федюня вокруг него увивался. Знамо дело, денежки у Фомича водились… Да ведь не пойман — не вор.

2

Месяца два о Нигвоздятах в Варежке не было ни слуху ни духу.

Комсомольская организация в Каменке в те времена каждое лето объявлялась мобилизованной на борьбу с бандитизмом, да и не в одной Каменке. Годом или двумя раньше проводились даже губернские военные учения с участием уездных отрядов. Во время одного из таких учений отличился, заработав себе выговор, не кто иной, как Илюша Григорьев. Вложив в свой пулемет ленту заряженных патронов, он обратил своих условных «противников» в бегство очередью настоящих, не условных пуль, неожиданно запевших над их головами.

В Нижне-Ломовском уезде этим летом то тут, то там продолжались разбои, грабежи и убийства советских работников. Шайка вооруженных бандитов остановила скорый поезд, ограбила десятки пассажиров, нескольких застрелила.

Примерно в те дни в Каменку к Илье Григорьеву пришел, запыхавшись, Тимоша Нагорнов: дед Дулёпа, который со своей старухой переселился к соседям, пока комитет взаимопомощи отстраивает ему избу, сказал Нагорнову, что этой ночью Семен Нигвоздёв был в Варежке.

Божится старик, что не обознался, хоть ночь и была темная. Дед по нужде вышел за сарай и видел, как вдова Аришка провела Семку в свой выход (землянку), на задах ее двора, и там с ним заперлась. Слышно было, как задвижка щелкнула. Дулёпа хотел было тут же, ночью, пойти сказать Тимошке, да решил выследить, не появится ли с Семеном кто из его дружков, поэтому засел в сарае и доглядывал сквозь плетень, в щелку. Не пришел никто. Под утро Арина выпустила Семена из выхода, и он ушел в сторону леса.

— Пойдем на станцию, — сказал Илюша. — Там сейчас уполномоченный из Москвы.

На станции в тупичке стоял отцепленный от поезда красный вагон-теплушка. Сидевший на висячей ступеньке красноармеец, с наганом в кобуре у пояса, узнав Илюшу, посторонился, и комсомольцы влезли в наполовину отодвинутую дверь. В одном углу теплушки лежали, прикрытые брезентом, разные предметы — ящики, бочки, сложенные на день койки-раскладушки, куча винтовок, пулемет. В другом углу сидел на табурете, в черной кожаной куртке и высоких сапогах, румяный молодой парень и при скудном свете, падавшем из прорезанного в стене маленького квадратного оконца, записывал что-то в тетрадь карандашом, скосив голову и прикусив кончик языка.

Кожаная фуражка с красноармейской звездой над козырьком лежала на другом табурете.

Подняв от тетрадки светловолосую, коротко остриженную голову, уполномоченный протянул Илье руку.

— Кого привел? — Буква «р» звучала у него мягко. — А! — радушно сказал он, узнав Нагорнова. — Помню, ты в Москву с Алешей приезжал. Здравствуй! Что принесли хорошего?

Услыхав о появлении в Варежке Нигвоздёва, Федор (это был Лохматов) встрепенулся.

— Сейчас же садись, запиши подробно все, что знаешь от старика, — велел он Тимофею. — Нам надо их схватить, этих Нигвоздёвых. Скажешь деду, пускай следит, и тут же сообщай