Я из последних сил старался не расхохотаться:

— Конни? Конни, можешь подождать секундочку? Тут кое-кто жаждет с тобой пообщаться.

Я протянул мобильник Алби. Тот поколебался, но все же взял телефон.

— Hola[64], — бросил он и закрыл дверь в гостиную.

Я нашел какой-то испанский журнал с тем же самым словом на обложке и уставился на снимки незнакомых мне знаменитостей. Я пролистал журнал раз, затем второй. Конни с Алби беседовали так долго, что на смену чувству триумфа пришло беспокойство насчет стоимости звонка, и я уж начал было подумывать о том, чтобы прервать разговор и попросить Конни перезвонить. Но когда я заглянул в дверную щелку, то заметил, что у Алби подозрительно красные глаза, следовательно Конни сейчас тоже плачет, а значит, явно не в настроении обсуждать стоимость международных звонков. Я также заметил, чисто для проформы, что Алби умудрился использовать все восемь гостиничных полотенец, больших и маленьких, а затем разбросать их по комнате, одно даже повисло на абажуре, где могло в два счета загореться. Глубокий вдох. Да бог с ним со всем! Да бог с ним, с горящим полотенцем! Я в третий раз пролистал журнал, и тут в дверь спальни просунулась рука и протянула мне телефон.

— Эгг, подбери, пожалуйста, полотенца, — сказал я, взяв у него телефон.

— Отель на то и отель, — ответил Алби и закрыл за собой дверь.

Выждав секунду, я поднес телефон к уху:

— Алло? — (Молчание.) — Конни, алло? — (Все то же.) — Конни, ты тут?

— Умница, — сказала она и повесила трубку.

Уж не знаю, что там Конни сказала Алби во время телефонного разговора, но уже позже, гораздо позже, когда мы заказали еще пива в taberna в мадридском гей-квартале, уже в какой-то несусветно ранний утренний час, я осторожно затронул тему его планов на будущее. Бар был темным, с деревянными панелями, битком набитый шумными и привлекательными мадридцами, которые пили — шерри? вермут? — и закусывали хамоном, анчоусами и жирной чоризо.

— Изумительно вкусно! — воскликнул я, вытирая жир с подбородка. — Но меня беспокоит, что они едят слишком мало овощей. Испанцы, я имею в виду.

— Завтра я уезжаю! — крикнул мне в ответ Алби. — В Барселону! Первым делом!

Я попытался скрыть разочарование. Положа руку на сердце, в глубине души я все еще лелеял надежду, что Конни присоединится к нам и мы продолжим Большое турне, возможно, поедем назад во Флоренцию. Бронь в отелях все еще была в силе, да и билеты в галерею Уффици…

— Ох… Ну ладно. Какая жалость! А я-то надеялся, что мы вернемся…

— Ты можешь поехать со мной!

В зале действительно было шумновато, и я попросил его повторить еще раз. Он прижался губами к моему уху:

— Хочешь поехать со мной?

— Куда?

— В Барселону. Всего на день или два.

— Никогда не был в Барселоне.

— Не был. Вот потому-то я и спросил.

— Значит, Барселона?

— Она прямо на море.

— Эгг, я знаю, где находится Барселона.

— Просто я решил, что было бы здорово поплавать в море.

— Я бы с удовольствием.

— И ты сможешь выровнять загар. С левой стороны.

— Неужели все еще видно?

— Есть немного.

— Хорошо. Хорошо! Мы поедем. И поплаваем в море.

— Подумаешь, экая важность — поехать в Европу, — сказала она Изабелле, — по-моему, на это особых причин не требуется. Другое дело, остаться дома, это куда важнее.

Генри Джеймс. Женский портрет (Перевод М. Шерешевской, Л. Поляковой)

С чувством некоторого облегчения я обнаружил, что в Барселоне практически нет художественных галерей.

Что, естественно, было не совсем так. Там был Музей Пикассо и Музей Миро, и, возможно, после всех этих старых мастеров мне следовало приобщиться к миру абстрактного, беспредметного искусства. Но здесь не было отдельно стоящего культурного заведения типа Лувра или Прадо, а следовательно, не существовало свободы выбора. Барселона предлагала замечательную возможность «пошляться». День или два. И мы пошлялись. Просто пошлялись. По маршруту, проложенному Алби, который уже успел продемонстрировать завидные организаторские способности, сумев вовремя доставить нас на мадридский вокзал Аточа прямо к поезду в девять тридцать. Вокзал Аточа, уже сам по себе являющийся достопримечательностью, скорее похож не на традиционный транспортный узел, а на оранжерею ботанического сада, с буйством тропических растений, заполнивших центральный атриум, и я, возможно, в полной мере насладился бы этакой красотой, если бы не мучился самым тяжелым похмельем, которое мне когда-либо доводилось испытывать.

В ту ночь в Чуэке мы, по словам Алби, «оттопырились». Мы провели в той самой taberna много часов и, сидя на высоких барных табуретах, смаковали сказочную, хотя и небезопасную для моего желудка еду: рыбные пасты, кальмаров, шашлык из осьминога и жареный острый зеленый перец, все очень соленое и вызывающее сильную жажду, так что нам приходилось запивать это дело вермутом — я к нему даже успел пристраститься, — который, в свою очередь, развязал языки, позволив беспечно болтать с чужими людьми об Испании, рецессии и евро, Ангеле Меркель и наследии Франко, — в общем, типичный для баров треп. Алби в приступе пьяного любвеобилия представлял меня как «мой папа, известный ученый», после чего его заносило явно не в ту степь, но все вокруг демонстрировали редкостное дружелюбие, и вообще, было крайне приятно пообщаться с представителями другой национальности не только при покупке билетов или заказе еды. Так или иначе, но вечер проходил замечательно, причем настолько, что мы вышли из бара прямо в предрассветную дымку, когда на Пласа де Чуэка пели птицы. Рассвет всегда ассоциировался у меня с тревогой и бессонницей, но гуляки и завсегдатаи клубов, которые встречались нам по пути, были явно в приподнятом настроении. Buenos Dias! Hola! Атмосфера располагающая и приветливая, и мы решили, что нам нравится Мадрид, в частности Чуэка, и даже очень. И только когда несколько месяцев спустя Алби сообщил нам с Конни, что он гей и у него вполне серьезные отношения с однокурсником, я понял, что именно в ту ночь он впервые попытался дать мне это достаточно ясно понять. Но я тогда проявил полную непроходимость, поскольку решил, что он просто страшно общительный.

И вот уже через четыре часа мы торопливо шли по вестибюлю вокзала, тошнота подступала к горлу, а во рту стоял кислый привкус вермута и паприки. Алби, оказавшийся более стойким, взял меня под руку и подсадил в вагон. Как только Мадрид оказался позади, поезд помчал нас по той же местности, над которой я пролетал два дня назад, но я только изредка смотрел в окно сквозь приспущенные веки и в результате всю дорогу проспал, а проснувшись, узнал, что Алби уже снял двухместный номер в большом современном отеле прямо на берегу.