– А что же с Путятиным будет? – спросил Тсутсуй.

– Мы известим его о том, о чем можно. Накамура сообщает, что уже сказал… Но дальше… Дальше – не наша вина…

– Не попадет ли он в плен к англичанам? – с дрожащей головой спросил Тсутсуй.

Пришел пакет из бакуфу. Сообщалось, что нагасакский губернатор Мидзу Чикугу но ками назначался в Симода в помощь Тсутсую и Кавадзи, так как он удачно провел переговоры с англичанами и теперь может быть полезен при переговорах с Россией.

Кавадзи ободрился. Эта бумага дорого стоит. Саэмон почувствовал, что жар охватил его голову, и он стал обмахиваться веером, словно наступили душные летние дни перед сезоном дождей, а не прозрачная, красочная осень.

Правительство посылало Чикугу но ками сюда, к русским. Конечно, это знак дружеского внимания к Путятину. Это делается, чтобы доказать русскому послу, что за его спиной не происходило никакого сговора с его врагами-англичанами, что он сам может узнать все, что ему потребуется, у князя Чикугу про переговоры с англичанами и про их намерения. Это поддержка для Кавадзи. Значит, путь дружбы не закрыт. Правительство подтверждает свое стремление сохранять с Россией наилучшие отношения и дружеские связи. Значит, в Эдо понимают, что Кавадзи прав. Значит, Кавадзи может ослабить свою жестокую требовательность при переговорах с Путятиным.

На душе дипломата не легче. Забота стала сложней, и дела нелегки, как всегда.

А другой князь, Мидзуно, из соседнего городка Нумадзу, писал в своей башне, в кабинете с бойницами, что, собрав сто лодок, он спас команду роэбису без упущений и ошибок и все время смотрел сам в трубу, пока черный корабль не перевернулся и не утонул.

Это происходило очень интересно. Черный корабль встал сначала на нос и поднялся кормой вверх так высоко, что двуглавый орел императора на каюте Путятина показался рыбакам летящим в небе. Это рассказывали рыбаки подданным князя. Случай совершенно небывалый.

Утром Александр Колокольцов велел денщикам поставить вверх дном кадку. На нее положили сорванную дверь от японского сарая.

При тишине и мягком утреннем солнце Путятин присел к новому столу.

– Пишите! – велел он Можайскому. – Длина судна семьдесят семь футов.

Сколько было на «Диане» чертежей разных судов, больших и малых, расчетов теоретических, и все погибло! Приходится все здесь делать самим!

Адмирал диктовал измерения на память. Он задал длину, ширину и углубления и просил сделать чертежи и расчеты, определить центр тяжести. Еще в не просохшей книге лейтенанта стал листать страницы, разыскивая справки.

Лесовский стоял подле адмирала и ждал, когда тот оторвется от дела, что-то желая объяснить. По его знаку штурман Елкин развернул лист александрийской бумаги. Адмирал увидел перенесенный карандашом на бумагу чертеж шхуны «Опыт». Капитан, объясняя, согнулся и опустился локтем на стол. Путятин выпил чашку горячего зеленого чая и взялся обеими руками за знакомый чертеж из журнала «Морской сборник».

– Проект хорош, но эта шхуна гоночная, а нам надо брать команду и груз, вооружаться орудиями. Это яхта прогулочная для легких и приятных путешествий.

– Вот и хорошо, что она быстроходная, – сказал Елкин. – Наша цель – построить ходкое судно, которое могло бы пройти, прорвав блокаду, и достичь устья Амура. А что же нам, по-вашему, строить линейный корабль?

Путятин терпеливо выслушал.

– Размеры шхуны против проекта мы изменим, чтобы взять артиллерию… – заговорил адмирал. – Восемь орудий… Продовольствия на три месяца… Ширину придется довести до… Как, господа? Чтобы судно было ходким… Высота мачт?

Путятин всегда советовался, казалось, часто колебался, всех выслушивал, но решал по-своему.

Ударил барабан, и мимо адмиральского «палаццо» по лугу промаршировала стройная шеренга матросов. Как всегда, утренние занятия начали с маршировки. Алексей Сибирцев покрикивал, отдавая команды. Сибирцев в форме, с кортиком и палашом наголо. Потом он выстроил колонну и стал прогонять ее быстрым шагом, бегом, парадным шагом и походным шагом. Рассыпал ее цепь.

Рота разбилась на взводы и отделения. Унтер-офицеры закричали по всему лугу. Началось повторение ружейных приемов.

Алексей Николаевич назначен был с другими офицерами подготовлять вооруженные колонны к пешему переходу с полной выкладкой в Хэда. Вид отрядов должен производить впечатление полного порядка и воинственности. Офицерам велено сосчитать уцелевшее оружие, патроны, просмотреть одежду, обувь. Безоружным дать палаши и пики.

Сейчас на отмелях и на дорогах, на небольшом лугу и на улице деревни – всюду видны отряды матросов. Трудно поверить, что такая масса людей могла уместиться на сравнительно небольшом судне. Никогда не думал Алексей Николаевич, что экипаж «Дианы» на суше выглядит так внушительно.

Сибирцев не знал, как докладывать о неприятном происшествии, когда рота моряков начала маршировку и едва поднялась с отмели на берег, как один из матросов упал. Отряд прошел дальше, а матрос лежал, тужась и пытаясь подняться.

Японцы вышли из дома и смотрели с любопытством, видимо полагая, что так по какой-то причине приказано этому эбису.

– Тюхин пьян, Алексей Николаевич, – осмотрев матроса, сказал фельдшер и, наклонясь к матросу, спросил: – Ты где ночью был?

– В казарме, – едва плетя языком, отвечал матрос.

Сибирцев велел унтер-офицеру и двум матросам взять мертвецки пьяного моряка.

– А ну встать! – приказал Сибирцев.

Матрос поднялся, качаясь между товарищей.

– Куда его теперь, ваше благородие? – спросил унтер-офицер. – Окатить водой?

– Водой окатить и пороть! – ответил Сибирцев. – С кем же ты пил? – спросил он матроса.

Тюхин молчал.

– Наверное, с японцем, ваше благородие, – сказал Маслов.

– Люди хлеба не дадут, а вино найдется… – подтвердил Соловьев.

– А ну поставьте мне его на ноги как следует!

– Можно отвести его? – спросил Маслов, стараясь поставить пьяного поудобней.

– Выкупайте его! И к боцману, к Иван Терентьевичу.

– Что за безобразие! Что за безобразие! Господа, господа! – удивлялся адмирал, получив донесение, и заходил по своему «палаццо». – Мы же в чужой стране!

– Пороть его не надо, – сказал Лесовский. – Вытрезвеет, скажите унтер-офицеру, пусть объявит, что я буду наказывать сам. Он три дня подождет и подумает, подлец…

Путятин полагал, что лучше сразу выпороть, но спорить не стал с капитаном. Нельзя со всеми и бесконечно спорить, смягчать все эти страсти; надо и уступать и отстраняться. Тем более что Степан Степанович дока по этой части.

Нет, решительно нет, нельзя жить моряку на суше! Чего только не пришлось выслушать вчера адмиралу по возвращении из своего неудачного плавания! Хотя все живы, здоровы, горевали, что погибла «Диана», некоторые строили планы и предавались недисциплинированным фантазиям, и тут же сыпались жалобы, упреки и претензии. Какую чушь пришлось разбирать!