Старый крестьянин принес в первый день небольшую бочку из железа, сделанную очень аккуратно и чисто вымытую.

– Это суп варить! – решил тогда кок и показал знаками, что из этой бочки будут кушать.

Старик кивал головой утвердительно. Пришедшие с ним японцы закивали головами.

– Все ясно теперь! Спасибо! – сказал матрос Сизов.

Японцы поклонились и ушли. На другой день Эгава прислал в подарок живого петуха. Повар его зарезал, ощипал и выпотрошил. Налил в бочонок воды и поставил на костер. Прибежали японцы. Старик, принесший бочку, стал с жаром объяснять что-то повару, но тот не понимал. Японец тогда выплеснул из бочки воду вместе с петухом и оттолкнул матроса в грудь.

– Да ты что? – рассердился повар. – Я тебе за это… – Он схватил старика за ворот, но тот отбился.

– Постой, постой, ребята, – кинулся разнимать их адмиральский денщик Витул.

Японец расстегнул штаны и при всех помочился в бочку. Поднялась ругань, дело дошло до драки. Прибежал вахтенный офицер.

«Так и тащишь, и тащишь на себе всю жизнь тяжелый груз с нашими людьми!» – сетовал подавленный всей этой бестолочью адмирал.

– Японцы так ясно вам объяснили, что бочка не для варки пищи, а для испражнений, – говорил Евфимий Васильевич денщикам, – да как же вы не поняли?

– Я понял! – отвечал повар. – Я еще тебя спрашивал, – обратился он к приглашенному на разбор дела японцу: – Мол, варить и кушать из нее? Еще показал тебе, что будем хлебать из нее, а ты кивал головой и соглашался.

– Они всегда кивают головой, что бы им ни говорили, – заметил фельдшер.

– Нет, брат, это тебе даром не пройдет! Издеваться не смей! Что себе он позволил, Евфимий Васильевич, какие шутки!

Отец Хэйбэя при этом разговоре вежливо кивал головой, как бы со всем соглашаясь, и улыбался.

– Вот улыбается, а вон какой фонарь мне под глаз вчера подвесил! – жаловался повар.

Старик показал и себе под глаз и опять поклонился, улыбаясь. Он желал прежде всего вежливости и уважения даже при разборе этого дела, где он был совершенно прав и напрасно обижен эбису. А ударил невольно, по горячности, и к разбору дела это не должно относиться.

Старик уверял, что принес солдатам Путятина бочку, чтобы опорожнялись в нее, а не ходили по окрестностям.

– А зачем же вы головами кивали? – спрашивал Букреев. – Я видел тоже, он спросил: мол, для варки это?..

– Ваше высокоблагородие, Степан Степанович! Помойная бочка для гаженья, а они дали петуха варить!

– Это же грех!

– За это их избить, – говорили матросы.

– Они кивают головой утвердительно, даже когда не согласны, – вмешался Можайский.

– За это надо старику всыпать!

– А у нас поля маленькие, и наши крестьяне хотели содержимое бочки отвезти на огород. Может быть хорошее удобрение. Знаете, ваши солдаты флота очень большие ростом, – объяснял Татноскэ, – и они много едят. Наши японцы едят мало. Мы удивляемся.

Елкин покраснел до ушей. Японец показывал на него, объясняя, какой вот он, к примеру, большой и толстый и как, конечно, много надо ему кушать и ему нужна посуда большая.

– Японцы, как видите, говорят об этом вполне серьезно, – сказал Лесовский. – Это для них такой же предмет разговора, как и любой другой. Они очень сожалеют, что так получилось… Расходитесь, братцы, и больше ко мне с этим не подходите.

– Завтра мы выступаем…

– Как мы уже говорили, это невозможно, – отвечал Татноскэ.

– Зовите дайкана Эгава.

Дайкан, после гибели «Дианы» возвратившийся в Миасима вместе с Путятиным и Накамура Тамея, побеседовал с отцом Хэйбэя. Старик не только хороший рыбак, но и плотник, и лодочный мастер. Дайкан велел его сыну собраться в дорогу, сказал, что все плотники из всех деревень будут собраны и посланы на работу в Хэда.

Дайкан прошел в «палаццо». Он предлагал перевезти весь экипаж «Дианы» в джонках, уверяя, что это быстрей и проще и что все труды и заботы по переходу морем японцы берут на себя.

Лесовский отвечал, что джонки никуда не годятся, это дрянь, а не суда.

– Вы нас уже один раз выручили со своими джонками, и с нас хватит! Тяжести, мешки с грузами, фальконет, – пожалуйста, доставляйте в Хэда на джонках. Мы дадим своих надежных людей сопровождать грузы. Это наши плотники и мастера. А мы пойдем пешком. У нас все готово. Сто сапожников перечинили всю обувь… А ваши моряки до тех пор не будут настоящими, пока вы не откажетесь от старого устройства судов. Пока у вас суеверия решают все, а не астрономия и навигация! А вы повезете нас на корытах из предрассудков, опасаясь, что мы оскверним вашу Токайдо… Да ведь уж шли же по ней, что же вам еще? Прецедент имеется, и все!

Эгава ответил, что в старину и у японцев киль делали, называл его продольной костью дракона, но правительство запретило строить килевые суда, чтобы не было измены, когда моряки уплывают в другое государство.

Карандашов стал объяснять Эгава, что нужен лес для постройки стапеля, лес для распиливания на доски и обшивки, брусья для бимсов,[115] кривые крупные сосновые штуки для шпангоутов…[116] Потребуется собрать плотников и кузнецов.

– Наши плотники, которые прибудут в Хэда на джонках, пусть со всем там ознакомятся. Покажите им места, где будем строить судно.

– Фудзи-сан не отпускает их… – говорила Фуми. – «Пусть живут у нас!» – так сказала Фудзи-сан… Фудзи-сан рассердилась, правда? – спрашивала Фуми у Петрухи.

– Да, Фудзи, Фудзи… Вот чуть не потонули, – отвечал Петруха. – А утром, знаешь, ведь мы уйдем…

Утром на одной из джонок в Хэда отправился с грузом унтер-офицер Аввакумов. С ним пятеро матросов: Янка Берзинь, Василий Букреев, японец Киселев, Маточкин и младший плотник Анисим Дементьев. Остальные готовы к пешему переходу.

Черная лента из шестисот человек, построенных по три в ряд, заняла огромное пространство от берега до главной дороги. Ждали адмирала из штаба. Уже вынесли знамя.

Вышли Путятин и Накамура Тамея со свитами. Послышалась протяжная и торжественная команда, и в воздухе сверкнул обнаженный палаш капитана.

Его команда прокатилась по рядам, как эхо в лесу, повторялась молодыми офицерами.

Раздалась новая короткая и резкая команда. Все шестьсот эбису, словно один человек, четко звякнув, повернулись. Ударил барабан, заиграла труба, и вся эта узкая, по три в ряд, масса людей зашагала…

Черные колонны матросов, с оружием, и ранцами, и скатками шинелей или мешками, выходили на Токайдо. Несмотря на множество полицейских, отгонявших посторонних, проводить эбису на выходе из Миасима и на перекрестке у выхода на дорогу Токайдо собрались толпы народа из всех деревень. Заметно было, что японцы жалели уходящих. За недолгие дни, что пожили тут матросы, люди привыкли к ним, втянулись в новую, многостороннюю жизнь, хотя, бывало, и ссорились с пришельцами. Но, несмотря на поборы, конфискации продовольствия, порки, все строгости и требования чиновников, таинственные ночные события, о которых и упоминать боялись, жаль было, что уходят эбису, мелькнуло что-то иное, показалось, что людям можно жить не только так, как жили всегда.