Войдя в свою каюту, я сразу отправилась в душ, чтобы переодеться в пижаму. Когда я вышла, Кишан ждал меня в кресле. Я забралась в постель и села, поджав под себя ноги.

– Ты в порядке? – спросил Кишан.

– Да. Все замечательно. Теперь я хочу спать, а поговорим позже, если ты не возражаешь.

– Хорошо. Тогда я пойду, помогу Кадаму. Увидимся утром.

Он встал, укрыл меня одеялом, поцеловал в лоб и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Я погасила свет и долго вертелась под тяжелым жарким одеялом, потом с досадой сбросила его и укрылась бабушкиным лоскутным. Но не успела я снова улечься, как поняла, что Рен умел правильно укрывать меня на ночь, а Кишан не умеет. От этой мысли я пришла в такую ярость, что бросила бабушкино одеяло на кресло и до подбородка натянула на себя тяжелое пуховое одеялище, решив во что бы то ни стало уснуть так, как меня уложил Кишан. В результате я проворочалась полночи, пока не провалилась в тревожный сон.

Проснувшись, я обнаружила, что лежу ногами на подушке, свесив руку с кровати. Устало прошлепав в ванну, я приняла душ и уставилась в зеркало на свое припухшее лицо, ввалившиеся глаза.

«Что мне делать? Рен хочет начать все с того места, где мы расстались. А что я? Смогу ли я так поступить с Кишаном? С другой стороны, что я испытываю к Кишану? Неужели только дружеские чувства? Нет, конечно! Он надежный, преданный, покладистый, всегда готов подбодрить… Ах, да что это я? Расписываю его, как подержанную машину! Да, но чем это говорит? Что он – «Форд Пинто» в сравнении с Реном – «Шевроле Корвет»? Нет! Это не так. И вообще, дело не в этом. Главный вопрос в том, что я испытываю к Рену?»

Не успела я задать себе этот вопрос, как мое сердце учащенно забилось. Я представила его. То, как он дотрагивается до меня. Как радостно подпрыгнуло мое сердце, когда он взял меня за руку. Как я трепетала под его взглядом. Я зажмурилась и приказала себе собраться. Отключиться от чувств и проанализировать ситуацию разумом, без эмоций.

«Нет. Я не могу так поступить с Кишаном. Я сказала ему, что больше никогда не позволю ему остаться одному. Что буду с ним. Рен сам во всем виноват, он знал, что делал, пусть даже ничего не помнил. У него был шанс, и он его упустил. Кишан тоже заслуживает счастья. Ну вот, все и решилось. Я выбираю остаться с Кишаном».

Приняв решение, я повернула ключик в скважине своего сердца. Заперла чувства к Рену глубоко внутри и оставила открытой только ту часть сердца, которая принадлежала Кишану. После этого я почувствовала себя раздавленной и искалеченной, как человек, которому предстояло всю жизнь дышать разреженным воздухом. Нет, мне должно хватить оставшейся части сердца. Не такая уж она маленькая. И что с того, что отвергнутая часть моего сердца бешено содрогалась, словно я перетянула ее жгутом? Что с того, что она грозила лопнуть и убить меня? Что с того, что я едва могла дышать, словно мне перекрыли кислород? Ничего, привыкну жить с этим, как китайские девушки привыкают ходить на своих перебинтованных ножках. Конечно, сначала будет больно, но потом как-нибудь да устроится.

Итак, я зажала в кулак эмоции и до того туго натянула сердечные струны, что едва могла вздохнуть, как в тесном корсете. Одевшись, я нехотя побрела в рубку. Возле двери Кишана я помедлила, потом заглянула внутрь. Он спал, до пояса сбив простыню. Я подошла к кровати, убрала волосы с лица Кишана. Он улыбнулся во сне и перевернулся на другой бок. Я вышла и направилась к лифту.

У стеклянных дверей я нашла синюю шелковую розу с привязанным к ней свертком. В нем лежала пара жемчужных серег и записка.

Скажи, тебе известно, как моллюск,

Бесформенный и беззащитный бедолага,

Шлифует глянцем лунным чашечку свою,

Всю выстилая изнутри застывшей влагой?

Когда морской песок иль тяжесть створки досаждают,

Он горечь грусти перламутром заливает.

Эдвин Арнольд[23]

Позволь мне сохранить мою жемчужину.

Рен.

Я смяла записку и сунула ее в карман вместе с сережками. Потом бросилась в лифт и поднялась в рубку, где нашла мистера Кадама, поглощенного чтением бумаг.

– Что делаете? – спросила я.

– Мы с Кишаном, кажется, разгадали смысл символов на диске.

– И что же они означают?

– Кишан полагает, что это препятствия, лежащие между нами и оставшимися пагодами. А вот эта дорожка указывает безопасный путь между ними.

– Препятствия говорите? Интересно, почему он так подумал? – сухо сказала я.

Мистер Кадам пропустил мое замечание мимо ушей.

– Сейчас мы проверяем эту гипотезу. Дело в том, что примерно через час мы подойдем к первой отметке. Вот почему я отослал Кишана намного вздремнуть.

– Понятно. – Я попросила Золотой плод подать мне горячие вафли и села возле мистера Кадама, который снова с головой ушел в работу.

– Как вы себя чувствуете, мисс Келси?

– Я… я плохо спала. Мы с Реном поговорили… Кажется, он в самом деле все вспомнил. Но это только еще больше все усложнило.

– Возможно. Мы с ним очень долго беседовали сегодня утром.

Я уткнулась в свою тарелку, гоняя вилкой кусочки вафли по лужице сиропа.

– Я… мне бы не хотелось говорить об этом сейчас… если вы не возражаете.

– Конечно, как хотите! Можете рассказать мне, когда захотите, или не рассказывайте вовсе! Просто знайте, что я всегда в вашем распоряжении, мисс Келси.

Примерно через час в рубку вошел Кишан с моей курткой в руках. Он заботливо набросил ее мне на плечи, а сам подсел к мистеру Кадаму и углубился в рассмотрение расстеленных на столе карт. Что-то зашуршало в кармане моей куртки. Я сунула руку внутрь и вытащила новый листок бумаги. Сонет. Более того, сонет номер сто шестнадцать, мой самый любимый.

Мешать соединенью двух сердец

Я не намерен. Может ли измена

Любви безмерной положить конец?

Любовь не знает убыли и тлена.

Любовь – над бурей поднятый маяк,

Не меркнущий во мраке и тумане.

Любовь – звезда, которою моряк

Определяет место в океане.

Любовь – не кукла жалкая в руках

У времени, стирающего розы

На пламенных устах и на щеках,

И не страшны ей времени угрозы.

А если я не прав и лжет мой стих,

То нет любви – и нет стихов моих![24]

– Что такое? – спросил Кишан.

Я затолкала листок в карман и залилась краской.

– Ничего. Я… э-э-э… Сейчас вернусь, ладно?