«Государь! Если мое ходатайство, изложенное в прежних письмах, не побудило твою державу к милостивому ко мне отношению, я ссылаюсь как на ходатаев перед тобой на мои три посольства, которые я держал в Болгарию, и на мою миссию в Сирии, имевшую десяток целей. Между прочим, я освободил из агарянского плена сто двадцать тысяч пленных и заключил с арабами мирный договор; с другой стороны, я принес в дар твоему царству тридцать крепостей в феме Драч со всем богатством и со всеми жителями, наконец, когда болгаре задумали занять и заселить завоеванную и опустошенную агарянами Солунь, я побудил их не делать этого. Если затем припомнить мое посольство к правителю правоверных, то надеюсь, что признаешь основательным мое выражение о десяти удачных делах. Заключение мирного договора; освобождение томившихся в плену соплеменников и, наконец, прибытие вместе со мной мусульманских послов с поклоном твоему царскому величеству и со многими дарами; далее, я привел с собой в столицу представителей восточных патриархов, Антиохийского и Александрийского, для участия в Соборе; я достиг того, что две сарацинские провинции стали платить дань ромэйской державе; не говорю уже о мирном соглашении с эмиром Мелитены и освобождении бывших там пленников, равно как о заключенном с эмиром Тарса договоре, вследствие которого после каждого двухлетия войны должен быть год спокойствия и обмена пленными [112]. Вот, государь, что я полагаю в качестве защитников по моему ходатайству. Если же это тебя не тронет, вспомни, что я нахожусь в родстве с твоей супругой».

И тем не менее этот государственный деятель подвергся опале по наветам Самоны и был сослан в заточение, откуда и обращался с просительными письмами к царю. Заслуги Льва Хиросфакта, о которых имеются сведения и в летописи того времени, были действительно весьма ценны столько же в интересах государства, как и по отношению лично к царю.

Между письмами, нас занимающими, обращают на себя внимание те, которые писаны к Симеону и от него получены; они весьма характерны для обоих корреспондентов, представляя собой литературный турнир и забавную игру словами. Главное содержание их касается выдачи пленных, но о пленниках совершенно забываешь за дешевым остроумием и схоластикой. Приводим несколько выдержек.

«Магистр Лев, — пишет Симеон, — совсем ты не был осведомлен относительно будущего и тайного, написав нам то, что написал, хотя, впрочем, и твой царь, и метеоролог отнюдь не сведущи в будущем. Правда, у меня было на уме возвратить пленных, но теперь я решил не посылать, поскольку ты не угадал будущего и дабы не пришел к легкой мысли, что я отошлю пленных, и не имел права на получение награды за предсказание. Желаю здравствовать». Не менее остроумно и непринужденно пишет Лев к Симеону: «Я получил твое письмо, на котором отсутствует обычный знак креста в начале, и поражен величием присущей тебе откровенности: двусмысленностью своего маленького писания и упущением обычного знака ты незаметно подчеркнул неискренность его. Мы бы дали веру тому, что в письме изложено, не только на основании его содержания и благорасположенности к отцу и царю, но также и потому, что оно снабжено в начале крестным знаком; но теперь мы должны признать неискренним настоящее письмо и признать его более легкой шалостью, потому что в нем все несогласно с прежним письмом» [113].

/ Исходный пункт в вопросе о происхождении руси есть начальная русская летопись и византийские известия, из которых школы заимствуют средства к нападению и защите. А так как византийские известия старше русской летописи, то они имеют и большее значение в нашем вопросе.

Древнейшие упоминания о руси относятся к первой половине IX в (1).

Любопытная особенность древнейших известий та, что в них русь представляется под властью кагана. Если сопоставить с этим то обстоятельство, что митрополит Иларион в похвальном слове Владимиру называет его каганом нашем земли, то отсюда получается следующий вывод: Русское государство существовало и прежде 862 г. под управлением кагана. Эта Русь, которую одни называют черноморской, другие поморской, иные киевской, совершала морские походы и опустошала берега Черного моря еще до основания норманнского господства в Новгороде.

Далее целый ряд известий о Руси относится к походу Аскольда и Дира на Константинополь. Важность этих известий усматривается из того, что они идут от такого авторитетного лица, как патриарх Фотий (2), и освещают события 865 и 866 гг. Но патриарх Фотий не думал, что через 1000 лет поднимется горячий спор о происхождении руси, и не сделал никакого намека на то, какая русь нападала на Константинополь: славянская или скандинавская. Известия Фотия заключаются в следующем. В одной беседе он говорит о руси:

«Откуда разразился над нами этот гиперборейский и страшный удар громовый! Вышло с севера войско, поднялись племена с крайних пределов земли. Слух не предупредил об их походе, неожиданно было появление их и причиненные нам страдания. Между тем сколькими странами и племенами и реками судоходными и морями, не имеющими гаваней, мы отделены от них?»

В другой беседе характеризуется русь более типическими чертами.

«Это народ неизвестный, не важный, народ, причисленный крабам, не имевший значения, но получивший известность и прославившийся от похода на нас, ничтожный и бедный, но достигший высоты и обогатившийся, народ, где-то вдали от нас живущий, варварский, находящийся в кочевом быту, надменный своим оружием, беззаботный, упорный, не признающий военной дисциплины; этот-то народ быстро, во мгновение ока, как морская волна, нахлынул на наши пределы».

В 867 г. Фотию еще раз пришлось говорить о руси в окружном послании к епископам:

«Не только болгаре обратились к христианству, но так же и тот пресловутый народ, который всех превосходит грубостию и зверством, т. е. так называемая русь. Этот народ, поработив соседние племена и чрез то чрезмерно возгордившись, поднял руку и на Ромэйскую империю. Но теперь он переменил эллинскую и безбожную веру на чистое христианское учение, вступив в число преданных нам и друзей».