Гоморрой, а потом и вовсе Ноев потоп залил землю. Уж и свечки ставим в церкви и крестный ход вокруг храма батюшка Кирилл провел, а дожди как шли, так и льют без перерыва.

Огорченный словами старосты, Иван пошел обратно, снова укрывшись холстиной, но все равно промок до нитки и вошел в дом, предвкушая тарелку горячего борща, что принялась готовить Арина сразу после утреннего соития с учителем.

Обед был готов и Иван, переодевшись в сухой халат, принялся за борщ, рассказывая Арине о встрече со старостою.

– Видимо, придется мне съездить на недельку в Могилев по делам, – сказал учитель, заканчивая рассказ, – все одно дожди не дают заняться делом.

Арина вдруг покраснела и, потупившись, тихо выговорила: – Если вы, Иван Петрович, надумали ехать к старостиной дочке Татьяне, но не след вам этого делать – Татьяна вас не простит и не примет.

– Ты-то откуда знаешь про Татьяну? – удивился Иван.

–Так этого только слепой мог не знать, потому что не видит, как эта Татьяна возле вас вертелась и какими глазами на вас смотрела. Меня и то ревность брала, когда видела эту Татьяну, хотя я и есть ваша полюбовница на диване, а не эта девчонка. В общем, виновата я, Иван Петрович, перед вами, что проговорилась нечаянно о том, что вы меня пользуете как женщину и мне это очень даже приятно.

Недели три назад, перед самым своим отъездом, эта Татьяна пришла сюда, сказала, что уезжает и хотела бы попрощаться с учителем, но не знает, когда вы вернетесь. Мы разговорились, я угостила её чаем и за этим чаем она начала расспрашивать, какой вы есть дома, когда не в школе. Я сказала, что вы, Иван Петрович, спокойный и порядочный человек, всегда приветливы и добры ко мне, никогда не кричите и не злитесь, любите чистоту и порядок в доме и чтобы обеды были вкусны. Я отвлеклась к самовару, а Татьяна возьми, да и спроси ненароком:

– Учитель, наверное, и в постели хорош?

А я, сдуру, и ляпнула: – Уж так хорош, так хорош, что слаще меда для нашего женского удовольствия. Сказала это и осеклась, поняв, что девчонка подловила меня на слове нечаянном, но было поздно.

Татьяна зашлась краской, потом побледнела и говорит: – Передайте, Ивану Петровичу, что желаю ему много удовольствия со своею служанкой, а про меня пусть забудет навеки. И выскочила опрометью из дома.

Больше я её и не видела, но слухом пользовалась, что уехала Татьяна в город Могилев к своему дяде, и будет там жить и учиться. Такая вот история приключилась со мною, Иван Петрович, – вы уж простите глупую бабу за нечаянные слова, – нет здесь моей вины. Вы сделали меня полюбовницей, распалили мою женскую страсть, пользовали меня, когда хотели и к моему тоже удовольствию, но сами затеяли игру и с этой Татьяной, вот девчонка и докопалась до сути: почему вы так долго не добираетесь до её тела.

Вы ведь со мною плоть-то мужскую усмирите, а потом идёте к старосте и спокойно изображаете душевную любовь к его дочке Татьяне. Не избавляла бы я вас на диване от похоти – вы уже осенью потянули бы Татьяну в церковь под венец: чего ждать-то, если плоть взыграла? Удобно вы устроились, Иван Петрович: плоть свою усмиряли со мною, а разговоры всякие вели со старостиной дочкой, которая ждала, но так и не дождалась, когда же учитель затащит её в постель, а после поведет под венец.

Простите мне еще раз, бедную вдову, что проговорилась вашей Тане о своем бабьем удовольствии от вас, чего у меня даже с мужем никогда не бывало.

Арина закончила свою исповедь и тихо заплакала, вытирая слезы краешком фартука и украдкой поглядывая на учителя в ожидании: прогонит он её со двора или нет?

Иван, однако, был доволен, что все так разрешилось: связи с Татьяны он хотел и боялся взять на себя ответственность, а теперь уж ничто не мешало его планам продолжить учебу в институте.

– Татьяна, наверное, ненавидит его всей душой, как может ненавидеть лишь отвергнутая женщина, даже, если мужчина своим отказом сохранил ей девичью честь и спас этим от позора.

Правильно говорил староста: женщина предлагает себя любимому мужчине даром, жертвуя честным именем, а нелюбимому и за большие деньги не уступит, если не заставят житейские обстоятельства, но это уже не любовь, а торговля телом.

Ладно, Арина, успокойся – простил я тебе твою оговорку. Удивляюсь лишь, что ты раньше на селе не похвасталась нашими прелюбодеяниями: редкая женщина не поведает своей подружке о связи с мужчиной, если эта связь доставляет ей удовольствие до стонов и криков при плотской утехе. Подружка раззвонит эту новость по всей ивановской: так и тонет женская репутация, ну, и мужчине, конечно, достаётся на орехи – если женат или с положением: например, врач или учитель.

Хватит об этом попусту говорить. Таня уехала, и бог с нею – может это и к лучшему для нее и для меня. Но тебе, Аринушка, придется рассчитаться со мною на диване, за свою оговорку, – сказал Иван, сыто потягиваясь после обеда и нарочно распахивая халат, представляя взору женщины все свои мужские регалии.

– Охальник, вы, Иван Петрович, опять соблазняете бедную вдову мужской плотью, по которой, как известно, вдовушки сильно скучают. Пойдемте на диван, и я искуплю свою вину за расстройство ваших пожеланий насчет старостиной дочки.

Вдова, вошедшая во вкус, завсегда лучше неопытной девушки, а вкус к плотской утехе вы сами во мне и разбудили. Теперь будьте добры удовлетворять желания не только свои, то и мои, – обрадованно ответила Арина и в отместку выкатила из сарафана левую грудь, которая словно наливное яблочко заиграло на цветастом сарафане нежными оттенками белого налива с розовым соском, нацелившимся на учителя.

После выяснения отношений, связь прелюбодеев была бурной, страстной и откровенной. Арина перестала сдерживать свои чувства, билась и стонала под учителем, отдавая женскую чувственность на всю глубину мужского проникновения, от чего Иван вошел в раж и, кусая женскую грудь, последним судорожным движением излился вглубь женского лона, которое раскрылось ему навстречу во взаимном удовлетворении.

Иван в опустошении страсти замер на женщине и потом медленно скатился к спинке дивана, бессмысленно глядя в потолок, а Арина, полежав немного, встала и как ни в чем не бывало, пошла заниматься хозяйственными делами, как всегда напевая песню про милого, который не берет её с собою в дальний край.

Так закончилась любовь учителя к дочери старосты: безвинно