Женись, Иван, по душе и будешь счастлив без всякой учебы, – закончил отец свое напутствие сыну и пошел договариваться с соседом, чтобы тот отвез Ивана в уезд: там попутной лошадью или поездом до Орши, от которой, с оказией, сын доберется и до своего села, готовиться к школе.

Всё так и сложилось, и через два дня Иван после полудня уже въезжал в село, где учительствовал. Крестьянин, что довез учителя до села, видимо, рассказал о его возвращении, поскольку не прошло и часа, как объявилась Арина, чтобы хозяйничать по дому и, если угодно Ивану, исполнить его мужское желание.

Иван, изголодавшись по женскому телу за два месяца проживания у отца, вцепился в Арину, как клещ, уложил женщину на диван и целый час ублажал себя и её плотскими удовольствиями, пока женщина, получив свое, не взмолилась отпустить её для хозяйственных дел – иначе она не сможет ходить от безудержного напора Ивана на её женское достоинство.

Так состоялось возвращение учителя к своей школе и своим ученикам, которыми ему еще предстояло обзавестись. Остаток дня Иван отсыпался и отъедался с дороги, ночью спал как убитый, но поутру, когда Арина загремела чугунками на кухне, встал, вновь утащил служанку на диван, чему она не противилась и, забыв свои вчерашние опасения, предалась женской страсти, вскрикивая от приступов желания, которое как и накануне случилось с нею дважды и такой силы, что ноги женщины онемели и не сгибались ещё и час спустя, как учитель выпустил её из своих объятий.

Облегчивши плоть, Иван позавтракал и пошел к старосте, доложить о своем приезде, узнать новости и приступить к рекрутированию учеников в школу. Арина, когда собирала завтрак на стол, печально обмолвилась, что на селе стало худо жить: грядёт неурожай и ждет крестьян голодная зимовка, но Иван не придал словам служанки значения: известное дело, что бабы в любой малой трудности видят вселенскую беду, а сама Арина пышет здоровьем и так живо вела себя на диване, как с голодухи не сможется. Если Арина и изголодалась, то лишь по мужской плоти Ивана.

На дворе начал моросить мелкий дождь, когда Иван вышел из дома, накинув на голову и плечу холстину, чтобы не промокнуть насквозь. Сапоги учителя скользили по размокшей дороге, все рытвины и канавы были доверху заполнены водою: чувствовалось, что дожди здесь идут долго и постоянно, потому что большие лужи уже затянуло болотной ряской и кое-где в канавах высились стрелки молодого камыша, чего Иван не видел ни прошлой осенью, ни весной до отъезда к отцу.

Староста Тимофей Ильич был дома: в дождь на полях и в огородах делать нечего – в пропитанной влагой почве ноги утопают по икры, лапти, в которых крестьяне работают на полях, размокают и разлазятся на лыковые полоски, оставляя ноги босыми в холодной грязи.

– Иван Петрович, прибыл для дальнейшего прохождения учительской службы, как говорили, на воинской службе, – усмехнулся староста. Трудный год будет у вас господин учитель – многих учеников не досчитаетесь нынче в школе. Дай бог, чтобы дети живы остались – если будет им не до учебы.

– Неужели так плохо, Тимофей Ильич? – спросил Иван, присаживаясь рядом со старостою, который сидел на лавке в веранде и печально смотрел, как струйки воды стекают с крыши, объединяются в ручейки, которые вытекают на улицу, где и без них воды по колено.

– Видишь ли, Иван, – молвил староста, – позволь я так буду называть тебя и впредь без посторонних, как отец Татьяны, которая уехала к моему брату в Могилев учиться на учительницу, а перед отъездом поведала мне, что любит тебя, но ты отказался принять её любовь, сославшись на то, что будешь учиться дальше и не можешь сейчас содержать семью.

– Да, это так, – ответил Иван, – но в будущем я видел Татьяну своею женою, правда, лишь во сне, а наяву частенько хотел отказаться от учебы, чтобы быть вместе с вашей дочерью, если вы, конечно, не против.

– Упаси бог, Иван, лучшего мужа своей дочери я и пожелать не могу, но Татьяна уже поступила на учебу в семинарию, выдержав проверку знаний, и теперь не отступит, пока не выучится и не станет ровней вам. Единственный выход – это вам, Ваня, ехать в Могилев и уговорить Татьяну на замужество, хотя едва ли она согласится. В ней течет кровь наших предков: степняков – половцев и она будет стараться доказать вам, что напрасно вы тогда отвергли её – теперь уже вам, Иван, придется добиваться её руки и сердца, коль тогда на Пасху, по её словам, вы отвергли девичье сердце.

Такие вот, братец, дела с этими женщинами: вовремя не возьмешь даром – потом уже не получишь ни за какие деньги. Надумаете ехать в Могилев, известите меня – я передам дочери кое-какие вещи, немного денег и письмо с поучениями молодой девушке и за вас словечко замолвлю. Чего вам здесь киснуть под дождями: право слово, езжайте, может всё и уладится, – наставлял староста Ивана и продолжил:

– Здесь на селе дело совсем нехорошо обернулось для крестьян. Как вы уехали, еще жара сухая постояла недели две, хлеба уродились низкорослые и худосочные – зерно в колосе не налилось. Потом дожди зарядили и идут почти без перерыва второй месяц: первый укос сена так на лугах и сгнил, а второй – отава еще на корню стоит и если дожди не прекратятся немедленно, то и отава пропадет – чем тогда скотину кормить прикажете?

Некоторые мужики приноровились сено охапками сушить под навесами, но много ли высушишь по такой погоде? Огороды тоже стоят в воде – сами видели, что на улицах камыш растет, чего отродясь не бывало. Трудная зима предстоит нашему селу и был бы я рад, если бы у вас с Татьяной все сложилось: в беде нужно быть вместе, как и в радости, – закончил староста.

Иван удивился сказанному: – Я у отца был – это всего семьдесят верст по прямой: так у них всё в порядке, и урожай хороший ожидается, и сенокос прошел успешно и в огородах все в порядке, при мне уже молодую картошку начали подкапывать – хорошая бульба уродилась.

Староста тяжело вздохнул: -Сам не пойму за что нам выдалось такое испытание: и грешили как все, и молились – тоже как все, но напасть непогоды захватила всю волость и две соседние тоже – будто огонь сначала сжег урожай, как Содому с