— Сыщу!

— Да не суетись ты… Дорога здесь в Приморск одна, через Раздольную, Великостепную и Казачью… Но машину они далеко ныкать не станут: пошарь на окраине поселка, у административных зданий пансионата газпромовского… Что искать — понял? — «Фургончик» или «лендроверы».

— Или и то, и другое.

— Да ладно. Батя, втолковывать, что я, маленький, что ли?

— Маленький не маленький… И смотри не спались. Похоже, ребятки — волкодавы еще те… Переправят за Лету — чирикнуть не успеешь…

— Разыскать, а дальше?

— По обстоятельствам. Лучше всего — если просто сообщишь. И светиться тебе нельзя, и «говорильником» пользоваться нежелательно… Значит, так делаем: нашел — включаешь «болталку» на самую ментовскую частоту и трещишь. Уразумел?

— Яволь! А чем потрещать-то?

— Палкой об забор! Сам не сообразишь?

— Своей?

— Валяй, если другой не сыщешь.

Такую «дурку» Батя придумал давно. Если нужно сообщить только сигнал, при неуверенности в отсутствии чужих ушей, в «говорильник первого поколения» попросту трещали… Для постороннего «слушателя» происшедшее в эфире воспринималось просто как шумовые электрические разряды либо неполадки с чьей-нибудь рацией — благо ментовскими волнами не пользовался в нашенские времена только ленивый…

А вообще было невесело. Условия поменялись, и быть в этой ситуации «ведомым» — штука невеселая. Совсем противная это штука. Когда-то, во времена его молодости, был фильм: «Бей первым, Фредди». Содержание Батя уже не помнил, а вот название закрепилось в памяти, словно девиз. Инициатива, вот что важно.

Тот, кто навязывает бой, всегда имеет преимущество для маневра. Так сказать, выигрывает позиционно. Айв войне, и в жизни позиционное преимущество куда важнее материального превосходства. Естественно, в сопоставимых величинах. Пока величины были сопоставимыми.

— Ну, я рванул?

— Не горячись. Минут через десять после Рыбы двинешь.

— Есть.

Сергей Рыбаков тем временем выхватил из батареи витринных бутылок «Довгань», с треском открутил крышку и приложился к горлышку…

— И не поперхнется, паразит, — с чувством высказался один из бойцов.

— Рыба, ты полегче, а то забуянишь с недосыпу и перепиву… — поддержал второй.

— Экологически чистый продукт, — улыбнулся Серега, оторвав от губ полегчавшую бутылку. — И закусить, чем Бог послал. Для завершенности художественного образа.

С таким же треском он распечатал банку венгерских огурчиков, аппетитно хрупнул, подытожил:

— «Орел шестого легиона, орел шестого легиона все так же рвется к небесам…» Легион к бою готов! Разрешите идти, начальник? — Серега, чуть ерничая, приставил ладонь к шапочке.

— Валяй, — вздохнул Батя. — Смотри поаккуратнее… И не горячись. Короче — по обстоятельствам.

— Во-во, Рыба, прикинешь хрен к носу, а то в непонятке торчать — хуже нету.

— Бу сделано! — Парень лихачески развернулся, имитируя строевой шаг, двинулся из «железки», но как только дверь приоткрылась, воровато оглянулся, словно ростом меньше стал, сжался весь, посеменил к «фургону», открыл «ящик», выдернул сумку, вытащил одну из курток, что поздоровее, надел на себя, утер рукавом нос и упруго-пьяной походкой направился к сложенным из декоративного кирпича воротам, на макушке которых красовалась надпись: «Лазурный берег».

— Во артист, а? Прямо этот, ну как его…

— Кио, — откликнулся Батя.

— Кио? А кто это?

— Иллюзионист.

— Клоун, что ли?

— Навроде.

— Не, я про этого… Про Смоктуновского. — Похоже, это была единственная фамилия, которую смог вспомнить двадцатитрехлетний парень. — Он здорово этих, барыг, играл. Скажи, Геннадьич? — обернулся он за поддержкой к Грешилову, как к признанному грамотею.

— Ага. «Все говорят — нет правды на земле. Но правды нет и выше. Для меня так это ясно, как простая гамма…» — процитировал тот на память.

— Точно, это из кино. Там еще про рыцаря, что жадный был, как сто банкиров, все золото копил втихаря…

— Это другая история… «Да! Если бы все слезы, кровь и пот, пролитые за все, что здесь хранится, из недр земных бы выступили вдруг, то был бы вновь потоп — я захлебнулся б в моих подвалах верных». Да… — раздумчиво повторил Греши-лов. — Совсем другая история…

— А по мне — все они одним миром мазаны, — подытожил боец. — Кончать всех надо. Пока они нас не кончили.

Назар еще днем почуял муторную пустоту где-то под ложечкой. Вот леший их всех забодай! Ведь знал же — добром не кончится! А выходит — сам лихо назвал.

Теперь — расхлебывать.

Свечерело скоро. Еще часа в три Назаренко выцепил из каталажки ханурика, повязанного прошлой субботой по мелкому воровству, сказал просто и без затей:

— Слухай меня внимательно, Кащеич. У тебя отсюда два пути — или в казенный дом попылишь, к Хозяину…

— Дак за блок сигарет…

— За блок не за блок… Состав преступления — кража — налицо. И статья соответственная. Считай, что вырос по статусу — то все бродяжкой уходил, теперь — вором пойдешь, самая что ни на есть законная масть. — Назаренко явно издевался. Ханурик-доходяга никак ни под какую масть, окромя шушеры, не писался.

Доходяга просительно поднял глаза. Дать ему милицейскому начальнику было просто нечего; желания его были просты и сиюминутны — покурить и, если счастья привалит, нажраться от пуза, а все мечты заключались в одном: вылезти из каталажки и с грехом пополам дождаться в каком-нибудь недостроенном домище тепла, лета… Лето — оно здесь хлебное, халявное… А там — вольница… Нет, Кащеич не был бомжем в принятом смысле этого слова: он по лету калымил на здешних стройках, помогал богатым хозяевам по сезону убирать урожаи всего, что произрастало на богатых черноземах, и даже умудрялся присоседиваться то к одной, то к другой вдовой казачке. Впрочем, со временем, и самым недолгим, бывал бит и выгнан: хозяйскую горилку и иные припасы изничтожал с серьезностью, порешив, что уже и «прописался», переходил на продажу налево предметов мелкого домашнего скарба, а что главное — мужчинские свои обязанности выполнял совсем не ретиво и даже слабехонько… После мордобоя Кащеич какое-то время слонялся по станицам побережья, пока снова не приживался… Свои неудачи «зажить, как люди», перераставшие в горькое пьянство, он завсегда объяснял просто: «Да кто ж на таких ведьм на трезвяк полезет?»

Время от времени какому-нибудь из начальников отделений он надоедал настолько (скандалы брошенные бабы поднимали нешуточные, с письменными заявами о покражах и требованиями «посадить и искоренить!»), что его пытались отослать на год-другой на перевоспитание, тем более по трезвяни бывал он мужик хитрый и вороватый. А теперь вот достал-таки Назаренко: тот полагал его «слить» к чертовой бабушке по этапу, да тема пришла… Ну и ладно. Надоест — «слить» завсегда можно…