– Как прикажете, мадемуазель!

Поклонившись, Марсель схватил со стола сигареты, прикурил и, распахнув шторы, вышел навстречу солнечному майскому дню. Балкон тянулся вокруг всего этажа – шестого, – а внизу видна была бестолково построенная площадь Данфер Рошро с каменным бельфорским львом, работы того же скульптора, что создал и статую Свободы, с небольшим сквериком справа, за которым, на рю Фруадво, виднелось Монпарнасское кладбище, а дальше за ним недавно выстроенная мрачная черная башня.

– Нет, ну вот ведь чудовище! – стряхнув пепел в специально выставленную на балкон консервную банку, Марсель обернулся к вышедшей, наконец, девчонке. – Я про Тур Монпарнас. Что скажешь, Полетт?

– Точно – чудовище! – угрюмо кивнув, девушка поднесла к губам сигарету. – Дай подкурить.

– Прошу, мадемуазель!

– Спасибо.

Выпустив дым, девушка прикрыла от солнца глаза.

Марсель обнял ее за талию:

– Красивая у тебя блузка!

– О! Только заметил?

– И джинсики ничего. А бюстгальтера ты так и не носишь?

– Да пошел ты! Ну? Что придвинулся?

– Хотел насчет монпарнасской башни спросить. Ты говорила – она тебе нравится.

– Вот пристал! – Полетт неожиданно рассмеялась и даже позволила чмокнуть себя в щеку. – Вид с нее – нравится.

– Так-так!

– Так ведь и с Эйфелевой башни вид неплохой. И с Монмартра. Зачем нам еще одна башня, да еще такая страшная? Клянусь Че Геварой и Троцким – уродует весь Париж! Ой, Полетт… Какая ты у меня красивая! Теперь-то у можно на тебя посмотреть?

Девушка чуть отстранилась:

– Ну, посмотри. Лучше уж на меня, чем вниз… смотри, если еще раз вздумаешь броситься – предупреди, ладно?

– Язва ты, вот что!

Молодой человек обиженно отвернулся, и девушка, взяв его за руку, поцеловала в шею:

– Ну, ладно, не обижайся, ага? И никогда так больше не делай.

– Да случайно тогда все вышло… я еще выпил, и травку…

– Тсс!!! – Полет приложила палец к губам, улыбнулась.

Повернувшись, Марсель обнял ее за талию и, медленно целуя в губы, принялся расстегивать блузку… Почувствовав на своей груди теплую ладонь, девушка вздрогнула, встрепенулась…

– Тихо, тихо, угомонись.

Марсель, встав на колени, уже расстегивал на ней джинсы.

– Угомонись, кому говорю?

– Да ладно…

– Знаешь, в отеле напротив такой любопытный портье… Он часто смотрит в бинокль.

– Пусть завидует!

– Ну, не здесь же?

– А почему нет? Все на работе.

Они занялись любовью прямо на балконе, никого и ничего не стесняясь… да никто и не смотрел – даже жалко! Редкие прохожие шли себе внизу по своим делам, не поднимая глаз, а сидевшие наверху, на крыше, голуби довольно ворковали. Лишь яркое майское солнышко смотрело на молодых людей, улыбалось… отражаясь золотистыми зайчиками в стеклах цейсовской оптики любопытного портье из отеля напротив.

Минут через пять влюбленные выбежали на улицу, поискали глазами машину… и обалдело уставились друг на друга.

– Слушай, а где авто?

– А ты…

– А мы…

– А мы ведь на метро возвращались, помнишь?

– Гм… Ах! Ну да! А машина тогда где?

– Так у твоего дома оставили.

– Ай, вспомнила! Ну, что? Бежим к метро?

– Бежим… Постой. Что там за автобус? Вроде – тридцать восьмой, наш. Побежали!

Забравшись в полупустой салон, они уселись на свободные места, взяли друг друга за руки. Слева, в окне, мелькнул фонтан Обсерватории, ограда Люксембургского сада… Молодые люди ничего не видели – целовались – опомнились лишь на Сите.

– Ой, проехали!

– Так вылезаем. Уж тут и пешком добежим.

– Добежим, ладно.

Солнце зашло за облачко и снова выглянуло, золотя листву каштанов и цепляясь за колокольню храма Сен-Этьен-дю-Мон. Марсель и Полетт, взявшись за руки, бежали по узкому тротуару улицы Школ в университет, в Сорбонну. И где-то рядом, в скверике, пахло бурно цветущей сиренью.

Ах, как пахло! Как цвела сирень в саду! Разрослась, хоть и всего-то два кустика. Вадим пошире распахнул окно: ворвавшийся с улицы ветер сбросил валявшиеся на узком столе листки, сбросил на пол. Из репродуктора на стене донеслась какая-то протяжная песня – молодой человек не прислушивался, натянул поверх синей динамовской майки светло-голубую, недавно выстиранную рубашку с комсомольским значком, вышел в коридор к зеркалу, повертелся, пригладил расческой темную, падающую на глаза челку… И тут вдруг услышал донесшийся с улицы крик:

– Ва-а-адик!

Хорошо – дверь в комнату не закрыл!

В ту же секунду юноша уже сидел на подоконнике, махал рукою девчонке в синем крепдешиновом платье со смешными рюшами:

– Полинка, привет!

– Виделись уже, в школе. Ты про ленинский зачет не забыл?

– Не забыл. Так ведь он не сегодня… мы ж с тобой на речку договаривались, на лодочную станцию. Это вот ты забыла!

Девушка улыбнулась:

– Как раз не забыла. Зачем же тогда пришла?

– Так идем!

Обрадованный Вадик спрыгнул с подоконника в сад, да едва не споткнулся. Полинка фыркнула, рассмеялась:

– Ботинки хотя бы надень, чудо!

– Ботинки? – Вадик растерянно посмотрел на свои босые ноги и смущенно ойкнул. – Сейчас.

– И еще книжки кто-то взять обещал.

Юноша обернулся уже с подоконника:

– Помню!

Соскочил на пол, обулся, взял со стола заранее приготовленные, аккуратно связанные почтовой бечевкой, брошюрки. «Детская болезнь левизны в коммунизме», «Анти-Дюринг» – это Ленина – а вот еще кое-что биографическое…

– Эй, ну, ты скоро там?

– Иду уже, иду…

И снова выпрыгнул молодой человек в сад, бросился к сирени, рванул фиолетово-розовое соцветие, и – бегом! – к калитке. Книжки – под мышку, девчонке – цветы!

– Это тебе!

– Спасибо… – Полинка явно обрадовалась, но тут же и возмутилась: – Зачем было рвать-то? Эх ты, а еще комсомолец – о природе заботиться должен.

– Я и забочусь! Знаешь, сколько тополей мы на майские посадили?

Девушка насмешливо фыркнула:

– Знаю. Я, между прочим, тоже сажала, не то что некоторые.

– Некоторые – это кто?

– Сам знаешь. С кем ты на Первое мая танцевал…

– А, Берцева… – несколько смутился Вадик. – Так это так… Она, между прочим, сама меня пригласила.