Потому и поклонились смерды почтительно, поздоровались, а старший – Никита Ослопень – спросил:

– Куда путь-дороженьку держишь, старче? Каким ветром в наши края?

Волхв, громыхнув ожерельем, отвечал замысловато:

– Иду дорожкой лесною, звериною тропкою, куда очи глядят, из Кудыкина да на Кудыкину гору. Вас вот увидел – подошел поздороваться, да спросить – куда вышел-то? Это что за деревня?

– Это-то? Заглодово, – отозвался старшой. – А вон за тем холмом – Опята, а дальше, по реке, за болотами – Заболотица.

Старик неожиданно засмеялся:

– Ну, ясно, что Заболотица – раз за болотами. Язм-то проходом у вас – в Ростиславль.

– В Ростиславль-то тебе, старче, по черниговскому шляху сподручнее. Вона туда, промеж елок, иди, – Никита Ослопень показал рукою и вежливо предложил волхву водицы испить.

– А изопью, благодарствуйте, – пригладив бороду, поклонился старик. – Да с вами тут присяду, покалякаю, покуда жара не спадет. Не бойтеся – работать вам не буду мешать, оно ведь, дело-то, разговору не мешает.

Старшой улыбнулся:

– Правда твоя, старче. Олешка, а ну-ка, воды принеси.

Один их парней послушно метнулся в тенистые кусты за баклажкою. Принес, протянул с поклоном старцу. Тот взял и, сделав пару глотков, вернул с благодарностью:

– Вкусна у вас водица. В самом Смоленске такой нет.

– В Смоленске?! – радостно переглянулись парни. – Так ты, отче, из Смоленска-града идешь? Рассказал бы – как там да что?

Никита Ослопень хотел было на них прикрикнуть – работать надо, а не лясы точить с захожим кудесником. Хотел было… но передумал – самому стало интересно послушать новости, а откуда их еще узнать, как вот не у такого странника? Тем более, верно ведь дед и сказал – разговор делу не помеха. Потому и ухмыльнулся Никита, махнул рукою:

– А ну, копайте, робяты. А ты, старче, про Смоленск расскажи… ежели, конечно, не торопишься никуда.

– Не, не тороплюсь, – с готовностью откликнулся волхв. – Посижу вот малость.

Интересно говорил старик, про Смоленск рассказывал, про ярмарку, про князя старого Всеволода Мситиславича, про молодшего князя Михайлу, с которым молодой боярин Павел вместе в татарском войске были.

– А что татары-то? – копнув, поинтересовался Никита. – Слыхал, много они городов пожгли, да наш князь вроде с ними дружен.

– Татары тоже разные бывают, – старик хмыкнул в бороду. – Как и мы, русичи. Которые есть смоляне, а иные – новгородцы, владимирцы да прочие. Для владимирца хуже рязанцев врагов нету! Вот так и татары… кто за царя-хана, кто за других. Вот и в ваших местах, слыхал, дикая татарва объявилась. Разбойничают по лесам, жгут.

– Про этих татар и мы слышали, – отвлекся от лопаты Офоня. – Неужто правда? Ты сам-то их видал, старче?

Странник важно покивал:

– Видал, а как же! Едва жив ушел, хорошо – сподобили старые боги. Перун, Даждь-бог, Сварог, Мокошь. Вы-то хоть их чтите?

– Мы в Христа веруем, – недобро прищурился старшой. – Одначе и со старыми богами не распрощалися.

– Это правильно.

Одобрительно тряхнув бородой, волхв еще раз с видимым наслаждением глотнул из фляги… посидел – смерды пока копали, – потом поднялся на ноги:

– Всю вашу воду выпил. Инда сейчас к ручью схожу, наберу.

Никита рванулся было:

– Да сами б мы…

– Ничего! Прогуляюсь… Да и вам лишний раз не бегать от дела важного.

Сказав так, старец быстро зашагал к ручью. Набрав воды, вернулся, протянул баклажку:

– Пейте! Хороша водица, студеная.

А чего б и не выпить? Коль наготово-то принесли? Уважил дед, говорить нечего.

Первым Никита глотнул, потом и Офоня с Олешкою. Странник улыбнулся, лепешками угостил работников. Хорошие лепешки – соленые, а соль-то богатство немереное! И чего на лепешки ее изводить? Лучше б мясо на зиму засолить, рыбу…

– Что-что? – волхв приложил руку к уху. – Лепешки мои соленые? Да вы ешьте… и пейте чаще… вот, молодцы.

Первым упал Олешка – он помоложе всех был, за ним – почти сразу – Офоня, ну да и старшой – Никита – недолго крепился. Баклажку ото рта не успел оторвать – как в глазах потемнело, землица вокруг зашаталася, а кусты да деревья словно бы жидкими стали – и потекли, потекли, потекли…

А за канавою, в сосняке, кто-то в сухостой запустил огонька – кресанул огнивом. Сначала дымок смолистый поднялся, за ним – огонек маленький, а уж затем полыхнуло настоящее пламя! Охватило оранжевыми языками сосновые ветки, вспыхнуло на вершинах, клубясь едким черным дымом. Чуть подул ветерок, того и хватило – пошел, пошел на Заглодово верховой пожар – незатушаемый, страшный – через канаву недокопанную вмиг перекинулся, загудел в деревах, запылал, будто второе солнце.

Июль 1243 г. Смоленское княжество

Заболотский боярин Павел в это утро проснулся поздно – засиделись намедни допоздна с тиуном Михайлой, Демьянкой Умником да Окулкой-катом. Ну и супруга, юная боярышня Полина Михайловна, тож с мужиками сидела, все обычаи прежние нарушая. Умна была не по летам, проворна – вот и сидела, слушала, кое-что от себя в важную беседу вставляя. Дело все о хозяйстве шло – давно уж задумал Павел всех холопов в рядовичи перевести, чтоб не рабским подневольным трудом вотчину свою крепить, а заинтересовать людей, чтоб не только на хозяина, но и на себя работали, точно зная, что им с чего выходит. Вот и расписывали все повинности – с ранней весны еще, зимой-то не до того было – боярин с дружиною на смотр воинский к смоленскому князю ездил.

Хорошую дружину Павел создал, все из своих парней – рядовичей, смердов – из наемных только один Митоха был, многоопытный кондотьер рязанский, кому только саблей своей допреж того не служивший. Он-то со своим опытом ох как в делах воинских пригодился. Он, да Даргомысл, кузнец и старый воин, что еще и самого боярича Павла когда-то ратному делу учил. Мечом владеть, саблею, копьем, да стрелы класть метко – одна в одну. Павлу учеба та сильно потом пригодилась, да и не только ему одному – всем его людям.

Однако на беседу вчерашнюю ни Митоху, ни Даргомысла не пригласили – не о делах воинских разговор шел – о хозяйстве. Июль месяц жаркий выдался – то и тревожило, не полыхнуло бы где, не прошелся бы огненный конь по тучным нивам.

Демьянко Умник – младой совсем, едва пошло пятнадцатое лето – раньше еще предложил канавы от огня прокопать, рвы. Предложение дельное, Павел самолично все разметил да наказ людям своим дал, чтоб копали. А вчера еще порешили отводку от мельницы сделать, чтоб вода в канавах не застаивалась, тиною не цвела, а текла себе, рыбой мелкой играя.

Окулко-кат – бородач могучий, мужик умный, к тому же – гусляр да певун, каких поискать еще, – выслушав, кивнул одобрительно. Кроме обязанностей ката, необходимых, чтоб людишки не распустились да в срам не вошли, Окулко еще много чем занимался – поручения боярские исполнял, те, что ума требуют. Все успевал – и кнутом помахать, и на гуслях, ладные вирши сочинял, буквицами мелкими на пергаменте старом записывал. Грамоте его с тиуном Демьянко обучил, еще прошлой осенью да зимою, с тех пор указано было Демьянке нынче, после страды, снова ученье открыть, обучить самых шустрых. Демьянко карими своими глазами моргнул, головой тряхнул – согласился. А куда б он делся-то? Ряд-договор с ним именно так и составлен – чтоб других учил.