Когда крики смолкают, Бенедетто ударяет Этторе по плечу, тормоша его. Он кивает в сторону темноты.

– Пора уходить. Такое пламя могли увидеть даже из Джои, – говорит он.

Этторе моргает – дым ест глаза, от жара пламени его прошиб пот. Он кивает и поворачивается, чтобы последовать за товарищами. Этторе последний – Джанни уже шагает к городу, Пино ушел на пятьдесят метров вперед, он вот-вот выйдет из освещенного огнем круга и исчезнет в темноте. И вдруг спереди доносится какой-то шум, затем пронзительный крик, из мрака несутся всадники, раздается свист дубинки, опускающейся на голову Пино. И он падает как подкошенный. Этторе слышит крик Бенедетто, низкий, словно медвежий рев; он видит, как великан замахивается своей дубиной и вышибает из седла другого наездника. Глаза лошади закатываются, и она уносится прочь от огня и выстрелов. Когда человек, нанесший удар Пино, приближается, Этторе, повинуясь инстинкту, падает на землю, и дубинка со свистом проносится над его головой. Он вскакивает и пускается бегом, пока человек не успел повернуть лошадь.

– Пино! Вставай! – кричит он. Но Пино продолжает лежать.

Рядом раздается оглушительный грохот выстрела. Этторе чувствует, как что-то рвет его рукав, и с правой стороны от него земля взрывается пылью и комьями. Он меняет направление и бежит зигзагом, когда раздается следующий выстрел, не причинив ему вреда. Он бежит так быстро, как только может, и камни сыплются из-под его башмаков. Больная нога дрожит, грозя отказать в любую секунду; сердце чуть не разрывается. Позади него слышатся крики, ему кажется, он все еще различает рычание Бенедетто и вой Федерико. Но когда он добирается до Пино, остальное уже не имеет значения.

На его виске, прямо над ухом, зияет рана от удара дубинки. Жуткий провал, размером с ладонь. В центре, пять сантиметров глубиной, черный от месива крови и клочьев кожи. Невидящие глаза Пино приоткрыты. Его лицо так же прекрасно, как всегда; пыль припорошила волосы, на рубашке недостает двух верхних пуговиц. Кажется невозможным, что у него эта рана и что его больше нет. Этторе падает на колени рядом с другом. Он прижимает кулак к груди Пино, туда, где распахнут ворот. Некоторое время Этторе не может разжать пальцы – они не слушаются его. Он хватает ртом воздух, и ему кажется, что он тонет. Когда Этторе наконец удается разжать кулак и приложить пальцы к горлу Пино, он уже знает, что не нащупает пульса. И все же надеется, как ребенок.

– Этторе! Шевелись! – кричит Джанни, пробегая мимо. – Там еще на подходе! Давай же!

– Нет, – произносит Этторе тягучим и медленным голосом, словно умалишенный. – Нет. Я остаюсь с Пино.

– Бенедетто! – зовет Джанни через плечо, устремляясь прочь от света в спасительную темноту.

Всполохи пламени отражаются в глазах Пино, оживляя их. Этторе протягивает руку, чтобы опустить веки, но рука дрожит, и это удается ему не сразу.

– Пино… Только не ты. Не ты, – бормочет он.

И тут могучие руки подхватывают его и некоторое время, спотыкающегося, волокут вперед.

– Оставь его, парень. Если мы попытаемся его забрать, нас всех схватят. Шевелись! Вставай на ноги и беги!

– Подожди, – говорит Этторе, с трудом переводя дыхание. – Мне кажется… Мне кажется, Пино мертв.

– Да, он мертв, – подтверждает Бенедетто, его грубый голос не годится для сочувствия. – И ты ему не поможешь, если погибнешь сам.

Этторе бежит, и последние искры детства в его душе, та его часть, что умела смеяться, остается позади, в пыли, с Пино.

Когда он рассказывает о случившемся Паоле, она ничего не говорит. Ее глаза горят, губы плотно сжаты, некоторое время она стоит, застыв, словно статуя. Затем с быстротой змеи она хватает пиньяту, полную супа, и швыряет на пол с криком, который, кажется, должен разодрать ей горло. Затем смачивает тряпку и начинает отчаянно обтирать Этторе лицо и руки. Уничтожает улики, которые могут его выдать. Когда он приносит горестную весть Луне, та медленно оседает и падает на пол. Сворачивается клубочком, подтянув колени к подбородку, и замирает, не говоря и не двигаясь. Этторе знает, что́ она чувствует. Он проводит с ней остаток ночи, и, поскольку ее глаза не видят ничего вокруг, ему не нужно прятать от нее слезы.

– Нам следовало убираться, как только мы подожгли сено. Но мы хотели убедиться, что Федерико не выберется оттуда, не откатится в сторону. И он не выбрался. Мы могли бы сразу уйти. Или просто пристрелить его. Не было необходимости разводить огонь и привлекать внимание охраны. Но, знаешь, мы хотели, чтобы он понес кару, чтобы он горел, как горела Ливия в лихорадке после его нападения. Пино не нужно было идти с нами; я должен был сказать ему, что это не его дело. Ливия не была ему ни возлюбленной, ни сестрой. Он не был в долгу перед ней. Мне не следовало звать его, когда мы нашли Федерико, – я бы мог соврать. Я мог бы сказать, что у меня не было времени зайти за ним. Это моя вина. Целиком и полностью, – говорит Этторе, но Луна не реагирует на его слова, словно и не слышит их вовсе. Она по-прежнему лежит, свернувшись, на том же месте, подкошенная, словно пшеничный колос. Ее сердце умерло.

В субботу работы нет. Этторе не сидится на месте, и он бродит по Джоя-дель-Колле открыто, без всяких предосторожностей, даже без низко надвинутой на глаза шляпы. Он смотрит на мир с полным равнодушием и ждет, что его остановят, арестуют, ведь всем известно, что они с Пино были друзьями. Но никто его не задерживает. Никто к нему не обращается, кажется, никто и не замечает, что случилось нечто ужасное, непоправимое, и Пино мертв. Этторе сбит с толку; его душит ярость. Тело Пино привозят в полицейский участок, там его опознают и возвращают Луне, мать которой берет на себя все заботы о похоронах, поскольку дочь по-прежнему пребывает в молчаливом ступоре. Этторе стоит на углу улицы, когда показывается тележка с телом Пино, которую юноша катит на кладбище. К процессии присоединяется все больше и больше народа. Многие знали Пино, многие любили его. Этторе не идет с ними, и от абсурдности происходящего у него начинает кружиться голова. Ему кажется, у него нет права проводить друга. Процессия двигается мимо него, проезжает, скрипя колесами, тележка. Некоторые из тех, что идут следом, поворачиваются, озадаченно глядя на него и хмуря брови. Он с готовностью принимает их порицание.

Этторе кажется, что ему много сотен лет, и это чувство все крепнет и крепнет. Он уже не Этторе Тарано, а один из миллиона кафони, которые веками жили и умирали в Апулии. Он слился с бессловесным множеством тех, что разбивались в лепешку о камни и твердую землю, голодали и трудились, словно скотина, вытягивая жизнь из бесплодной пыли, а затем в качестве награды получали право на существование. Короткие безвестные жизни, наполненные бесконечной борьбой с лишениями и озаренные скоротечными моментами радости, вспыхивающими и гаснущими, словно искры. Он древний человек, он переносится на тысячи лет назад, он пользуется каменными орудиями, потом бронзовыми, потом железными, перед его глазами цвета Адриатики проходят столетия, и ничего не меняется вокруг. Он кровь и душа этой земли, он ее вечное движение, и он устал. Смертельно устал.