Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— К черту! — выплюнул Толик и надорвал конверт.
Узкая полоска бумаги, закрученная спиралью, полетела к полу, а он уже вынимал содержимое пакета. Внутри оказалось несколько листов. На одном был текст и таблица, отпечатанные на принтере. В верхнем правом уголке красной гелевой ручкой была выведена цифра «5». Толик обратил внимание, что каждый лист пронумерован подобным образом. Он разложил бумаги по порядку. Первые четыре листа были исписаны от руки. Предложения шли ровным строем, как шеренги на параде в День Победы. Буквы были не крупными, но и не мелкими, вполне разборчивыми, лишь буква «ч» походила на «с», написанную в спешке.
Бегло пробежав по первому листу глазами, убедившись, что сможет прочитать послание, Толик откинулся на спину, затем перевернулся на живот, положа бумаги перед собой. «Здравствуйте, Анатолий», — прочитал он строчку под выведенной в правом верхнем углу красной цифрой «1».
2
Здравствуйте, Анатолий
Не знаю, но почему-то мне кажется, что Вы нуждаетесь в этом письме. Если я ошибся, то прошу покорно извинить за отнятое время, за то, что излил Вам душу и попытался взвалить на Ваши широкие плечи тот груз, что тяготит меня.
Я просто не знаю, с кем еще могу поделиться этой ношей, а Вы сами интересовались моим другом, его прошлым и немного настоящим. Поэтому я не вижу ничего плохого в том, чтобы рассказать о нашей с Сергеем последней встрече. Я не сомневаюсь, что его слова покажутся Вам странными. Они и меня удивили, насторожили, а чем дольше я думал над ними, тем страшнее становилось на душе. Но хватит! Начну по порядку!
Я позвонил в больницу, где держат Сереженьку, чтобы узнать о его состоянии, а меня обрадовали. Оказывается, он стал примерным мальчиком и заслужил свидание с друзьями и родными. Из родных у него только мать, которую никак не могут вызвонить. Я пообещал, что сам займусь этим. Еще я узнал, когда могу прийти.
Дойдя до матери Сережи, я сообщил ей радостную новость, она даже улыбнулась. В последнее время в том, что произошло с сыном, она стала, мне кажется, винить меня. Отношения между нами стали натянутыми, но я не о них.
Короче, ей я сообщил, а сам в назначенное время прибыл ко входу в лечебницу. Прежде чем попасть к Сереже, я был подвергнут строгому осмотру, опросу, а потом еще и инструктажу по правилам поведения при свидании с пациентом. В этой клинике нельзя произносить слово «больной» и тем более «сумасшедший», только «пациент». Еще мне пришлось притворяться и врать, что я лучший друг Сергея и общаемся мы с детства и все такое. Я был убедителен, не зря же я мечтал поступать в театральный.
Меня провели в палату, где за столом на стуле сидел Сережа. «Он изменился не в лучшую сторону», как пела одна певица. Он осунулся, под глазами были глубокие круги. Если хотите точно представить его внешний вид, то посмотрите «Терминатор-2», сцены с пациенткой сумасшедшего дома. У Сережи был такой же вид, с той только разницей, что он мужик. Я не просто так упомянул эту голливудскую ленту. По ходу повествования Вы, Анатолий, поймете…
Он увидел меня и улыбнулся.
— Здравствуй, друг, — сказал он…
Надеюсь, Вы понимаете, что в деталях я могу ошибаться. Но будьте уверенны, что суть разговора я передаю в точности.
Я ответил ему и присел напротив. Не думал, что наши клиники так похожи на лечебницы из западных кинофильмов.
— Я знал, что ты придешь, — продолжал он. — Я специально сделал так, чтобы ты смог прийти.
Он перешел на шепот, говорил он спокойно, сдержанно даже. Но чем дольше он говорил, тем сильнее я замечал происходившую в нем борьбу, я не мог понять ее истока, пока Сережа не сказал:
— …Я долго притворялся, что успокоился, как в «Терминаторе-2». Помнишь, она перестала убеждать врачей в том, что грядет конец света, и сделалась паинькой. Только она не выдержала проверки и попалась. Я же реально расценил, что метать бисер перед свиньями, то есть правду перед врачами, не продуктивно. Я же рекламист, я умею убеждать людей.
Я кивал, вспоминая фильм. Он же, с горящими глазами, продолжал, сдерживая в себе переполнявшие его эмоции:
— …Я разыграл их так, как умел. К тому же они всегда ходят группами, а следовательно, их возможности снижены, ведь психологам давно известно, что много всегда тупее одного и чем больше группа, тем шире масштабы ее отупления. Это и в рекламе действует и здесь. Они ведь консилиумы собирают, со студентами приходят на осмотры. А еще я был скрупулезен в своем притворстве, зная, что они никогда не доверяют внезапному впечатлению. Если долго-долго и талантливо изображать из себя статую, то люди поверят в то, что ты статуя. Вот так и с врачами…
— Ты не боишься, что они подслушивают нас? — спросил я, вспомнив сцену из кинофильма, где одни сидели за специальным зеркалом и слушали то, о чем говорят другие в комнате.
— Нет. Они доверяют мне. Я пустил в ход все свое обаяние, чтобы мой наблюдающий врач полюбил меня как человека, конечно, как человека, которому пришлось много страдать в жизни. Своим поведением я вызвал в нем чувство гордости за то, что я пошел на поправку, что сблизило нас еще больше.
— Ты, как Ганнибал Лектор из «Молчания ягнят», — сравнил я.
— Спасибо, друг мой, — сказал Сережа и, чуть кивнув головой, улыбнулся. В этот краткий миг его лицо осветилось радушием тепла, и я поверил в то, что врач доверяет ему, потому что любит и гордится им.
— Всегда, пожалуйста, — ответил я, улыбнувшись в ответ.
— Но хватит о том, как я их провел. Я очень хотел, чтобы ты пришел. Время тикает. Так вот, я долго думал, как им удалось заманить меня к себе, да еще заставить работать с такой энергией, зная истинные мотивы фирмы…
— Ты о чем? — перебил я, видя, как напряглось все его тело во время последних фраз. Он готов был взорваться как гнойный нарыв в любую минуту, и огромным усилием воли Сережа сдерживал бурлящие внутри эмоции.
Извините, Анатолий, я, кажется, уже писал об этом, но я хочу донести до Вас то состояние, в котором были произнесены следующие слова:
— Они заманивают к себе деньгами. Потом, чтобы никто не мешал работать, лишают близких. Но это лишь верхушка айсберга! Только то, что очевидно, по крайней мере для меня. Под темной водой скрыта хитрость с троицей…
— Со святой?! — перебил его я и захихикал. Сейчас я понимаю, что это было защитной реакцией на те странности, что слетали с его языка, но тогда все делал рефлекторно.
Он тоже улыбнулся, но притворно, чтобы выглядеть перед санитарами, наблюдавшими за ходом беседы, естественным. Это я тоже понял позже, а тогда еще сильнее рассмеялся. Он напрягся, как тетива лучника, готового пустить стрелу в цель. Я замолчал, потом сказал:
— Извини, сам не пойму, что со мной.