по-видимому, абсолютно здоровы, я вам выдам справку. — И снова перекал желтоватых длинных зубов в красной окантовке губ.

Слава Богу! Великий Шаддаи! Какие меня мучат страхи, какая ужасная томит меня тоска!

— Но вам надо будет проехать со мной в больничку, там вам сделают пару анализов, и пойдете домой…

Зачем в больницу? Что он хочет от меня?

Сзади отворилась дверь. Это Шурик. Я обернулась и увидела двух коренастых корявых мужиков в белых халатах. Один держал медицинский чемоданчик, а второй почему-то прятал руки за спиной.

Я вскочила со стула:

— Никуда я не поеду! Зачем? Зачем? Какие анализы? Что вы хотите?

Врач улыбался и негромко говорил мне:

— Ну-ну-ну-ну! Успокойтесь, не волнуйтесь, Суламифь Моисеевна! Ну-ка, ребята, давайте померяем давление и поедем. Ну-ну-ну…

Он успокаивал-припугивал меня, как брыкающуюся лошадь.

— Оставьте меня в покое! — пропавшим голосом закричала я, чувствуя, как меня заливает ледяная тошнота обморока.

— Меряйте давление! — сказал врач, и непомерная тяжесть обрушилась мне на плечи, я просела на стуле, чьи-то железные руки прижимали меня к спинке, а через голову полезла петля. Толстая веревочная петля.

Они меня решили задушить. Бесшумно задавить в психдиспансере. И кошмарная животная сила убиваемого зверя взметнулась во мне.

Рванулась вверх и нечаянно — попала, с хрустом ударила головой в лицо санитара. Я тонула и рвалась к поверхности.

В мозгу все помутилось, но я не чувствовала боли, а только нечеловеческий испуг и остервенение. Невыносимый сиплый рев несся где-то надо мной:

— Шу-у-у-рик! Ал-е-е-еш-ка-аа! Они уу-уу-уби-ва-а-а-ют! Не хо-оо-чу! Шу-у-у-рик! Ал-е-е-еш-ка-аа! — И не понимала, что так жутко могу кричать я.

Тяжелым деревянным ударом по затылку бросили меня на пол, и я видела снизу, как перепрыгнул через пустой стол врач Николай Сергеевич, и он висел какое-то время в воздухе надо мной, и его желтый веселый оскал разыгравшегося беса падал на меня бесконечно долго. И рухнув — дал короткую, секундную передышку спасительной тьмы беспамятства, заслонившего, как черной шторкой, кошмар моего убийства.

Я слышала, как хрипло дышал доктор, как он зло сипел санитарам — «Ослы!.. что вы делаете!.. да не так!.. дай вязку!.. я сам!.. вяжите ее „ленинградкой“!..».

И снова пришел мучительный свет, я видела — они крутят меня не веревкой, а толстым фитилем от керосиновой лампы. И я еще не верила, что мое тело слабее лампового фитиля, — я бешено билась и рвалась у них в руках, и глохла от их сопения, приглушенного злого мата, от треска разлетающегося на куски платья, падающих стульев и собственного вопля. Где же Шурик? Алешенька, где ты? Почему вы все покинули меня в этот страшный час?

Господи Великий на Небесах! За что? Видишь ты, что со мной делают? За что?

У меня вдруг сильно потекла кровь изо рта и боль в плечах и лопатках стала как пламя. И силы ушли из меня. Они связали мне локти за спиной. Локоть к локтю. Это и есть, наверное, «ленинградка». Сейчас суставы сломаются. Дыба. Бандиты.

Запыхавшийся врач сказал над моей головой:

— Сделай ей аминазин, а ты гони сюда психовозку…

Я слышала, как мне задирают обрывки платья, стягивают трусики. Палящая яростная боль. Последним напряжением хотела ударить доктора ногой, но все тело ниже поясницы отнялось. Со мной покончено. Падаль для психовозки.

И сквозь клубящийся багровый туман доносился до меня сиплый задушенный крик Эйнгольца:

— У-ла-аа-а… Я… я-я… здесь…

Я лежала, уткнувшись лицом в паркет, и подо мной натекала ровная маленькая лужица крови изо рта. Потом рядом грохнулись носилки, меня боком перекатили на них и понесли.

В коридоре я увидела Шурика — его прижимали к стулу, верхом сидели на нем милиционер и человек в таксистской форме. Качнуло носилки, я чуть приподняла глаза и по чугунной посадке головы таксиста вспомнила — это счастливо подвернувшийся шофер около моего дома. Он — для верности — и привез меня в западню. Спасибо тебе, добрая женщина Сурова: ты еще не знаешь, что за все в жизни надо будет заплатить.

Заплакал горько, бессильно забился в руках шпиков Шурик, пронзительно крикнул:

— У-л-аа-а-а! Лю-би-мая! Что они с тобой сделали!

Но меня уже быстро проволокли через серый подслеповатый коридор с негорящими диапозитивами, рекомендующими, как лучше сохранить нам психическое здоровье, мелькнул плакат «Не вступайте в случайные половые связи!», и уже — затхлый смрадный подъезд. Повернули направо — не на улицу, а через черный ход — во двор. Разверстое жерло санитарного автобуса, с хрустом колесики носилок вкатились по рельсам, заревел мотор, попрыгали по своим местам бандиты, сумасшедший врач оскалился мне:

— Ну я же говорил вам, Суламифь Моисеевна, не надо волноваться, успокойтесь! — Повернулся к шоферу: — Все, поехали…

Закрашенные белилами окна, гудящий сумрак. Разламывающая на куски ужасная боль, все в голове путается, оцепенение. И доносится сквозь стеклянную вату в ушах голос зубастого вурдалака, докладывающего по радиотелефону:

— Скорая психиатрическая? Говорит шестая бригада. Да-да. Спецнаряд выполнен…

36. Алешка. Ревизия

В зале появился Серафим. Орлиным взором окинул ресторан, заметил меня, подошел.

— Здорово, Алешка. Ты чего тут?

— Жду Антона.

— А он уже прибыл с курорта?

— Нет, я у тебя тут поселюсь, пока он из Сочей приедет.

Коричневое, твердое, как кора, лицо Серафима пошло добрыми морщинками.

— Шутишь все, писатель. Обслуживают нормально?

— Да вроде.

Серафим позвал официантку:

— Дашь сюда две сметаны и охотничьих колбасок. Служебных.

«Служебными» у него называются особо изысканные или чрезвычайно высокого качества яства, которыми он потчует только избранных. И уж если он велел принести сметану, значит это будет что-то неслыханное. А про охотничьи колбаски все уже начали забывать — так редко они появляются. Закусочка к пиву — объедение!

— Спасибо тебе, Серафим, за наше счастливое детство, — обронил я. — Как поживаешь?

— Да ничего вроде. Вчера вот пошел, рискнул на бегах.

— И что?

Серафим довольно ухмыльнулся:

— Угадал разок.

— Приличная выдача была?

— На мурмулеточку хватит.

Судя по его довольной роже, Серафим скромничает; хватит, наверное, и на пару срамотушечек тоже. Ему на бегах знакомые жучки подсказывают номер, и Серафим играет помаленьку, но наверняка.

— Присядешь, Серафим? — пригласил я.

— Не, у меня люди. Пообедаете, заходите ко мне, угощу, — сказал Серафим и понес свой громоздкий остов на выход.

Я налил себе пива, захрустел «охотничьей», оглядел соседей. Красноносый хрен в мятом пиджаке рассказывал своим друзьям:

— …так вот, заходит один еврей в кафе…

— Здорово, братишка! — На мое плечо опустилась теплая тяжелая ладонь Антона, который незаметно подошел сзади.

Я вскочил, мы обнялись, и я заметил, что лицо Антона, несмотря на загар, было бледное и какое-то