— Садись, Антоша. Рассказывай…

Я налил нам пива. Он прихватил губами плотную, белую, словно мороженое, пену, сделал несколько глотков, мощных, глубоких, окинул взглядом наш аппетитный стол, сказал рассеянно:

— Один фокусник, иллюзионист, гастролировал в Ялте. Только расположился на сцене со своими чудесами — глядь, билетерша вышибла из зала его ассистента, он, понятно, без билета был. Ну и остался этот фокусник как без рук — ни один иллюзионист без ассистента в зале работать не может…

Антон налил водки, чокнулся со мной, выпил, без интереса закусил.

— Это ты к чему? — спросил я осторожно.

— Это к тому, что, пока я был в отпуске, Леву Красного отстранили от работы. Временно…

— За что? — удивился я.

— Не «за что», а «почему». Давай-ка выпьем еще по одной. — Антон снова разлил водку, и мы выпили. — Пока я отдыхал, в моем Управлении назначили глубокую ревизию. Копают насквозь: как идут работы, выполнение плана, качество, количество. И между прочим, интересуются — почему именно эти дома, а не другие поставлены на капитальный ремонт и кому, в каком порядке даются квартиры…

— Так… Но ведь такие вещи, мне кажется, делают именно при участии начальника?

— Вот именно! И то, что они обошлись без меня, — плохой признак.

— Выходит, они в первую очередь под тебя копают?

— Выходит, — уныло кивнул Антон. Вяло пожевал миногу, запил пивом. Официантка принесла суп, мы выпили еще по одной перед солянкой, и соляночка эта, очень свежая, аппетитная, имела вкус горечи и страха.

— Чья же это работа? — поинтересовался я.

— Есть некий хмырь в горсовете, Ясенев, зампред. Он, я заметил, давно на меня косится. Я выгнал с работы одного проходимца, а оказалось — его человек.

— Может быть, имеет смысл, как говорится, выяснить отношения? — предложил я.

Антон снова улыбнулся:

— Понимаешь, Алешка, в нашем деле так: хорошие отношения выяснять нечего, а плохие не стоит.

— Понятно, — кивнул я. — Так почему же все-таки Красного отстранили?

— Ревизоры как-то очень четко вышли на несколько подозрительных случаев. Ну, в смысле предоставления квартир гражданам. И все их оформлял Красный. — Антон рывком отодвинул от себя тарелку, добавил хмуро: — Короче говоря, я эти случаи знаю и сам их санкционировал.

— Значит, не ты один их знаешь. Кто-то еще их знает и вывел на них ревизоров. Так, нет?

— Конечно так. Гниломедов, мой местоблюститель — падло! — их и вывел. Он мне признался. Я как приехал — сразу к нему. Он покрутился, потом мямлит: «Антон Захарович, я иначе не умею, я правду в глаза говорю». Я ему: «Не-ет, ты ее на ухо шепчешь. Это другое совсем…» — Антон сморщился, как от зубной боли, махнул рукой: — Да что толку…

— А какой ему смысл — Гниломедову-то?

— Он, дурак, думает на мое место сесть. Пора бы при его стаже знать, что замы начальниками не становятся никогда, особенно такие интеллигенты, как он. По сю пору слово «грамотно» через два «м» пишет… — Антон в один глоток выпил рюмку, со злостью, хрустко перекусил редиску, будто попал под его крепкие зубы сам Гниломедов.

— Ну а в чем эти случаи заключаются? Какой там криминал?

— Сложная история. — Антон отвернулся, долго молчал, потом накрыл мою ладонь своей лапищей, вперился в меня ястребиными, чуть навыкате зелеными глазами. Тяжело вздохнул: — Понимаешь, братишка, ты ведь у нас человек чистый, можно сказать — не от мира сего, не хотел я тебя без надобности посвящать.

— Давай без предисловий, — перебил я. — Я ведь не сомневаюсь, что ты сиротский приют поджигать не станешь.

— Не стану, — согласился Антон. — Но все же без предисловий мне не обойтись. Я оправдываться не собираюсь, весь я в дерьме по собственной милости.

— То есть?

— Понимаешь, Алешка, честность — как целка: отпустил один раз, успевай потом подмахивать! Честному человеку достаточно раз совершить преступление — и он уже непорядочный. Все! Конец! Такова жизнь… Давай выпьем? — По скулам Антона катались твердые желваки, лоб покрылся потом.

Я со страхом смотрел на него, водка казалась безвкусной, пресной. Да-а, видно, крутая там заварилась каша, если такого железного мужика, как мой брательник, корежит, словно в костре осиновую ветку.

Не закусывая, только прихлебнув пива, Антон перегнулся ко мне через стол:

— Помнишь, откупиться надо было от отца той сучонки, которую Димка мой трахнул?

Я кивнул. Я все время помнил про трахнутого папку, только приказал себе не думать — как Антон выкрутится. Для этого существовал Красный. Я вышел тогда на две минуты из кабинета, и Левка придумал вариант. Он им обоим так понравился, что не хотели мне говорить. Я ведь не от мира сего.

— Левка Красный взялся этот вопрос уладить, — сказал Антон. — И договорился: мы им устроим кооператив и три с половиной тысячи на первый взнос. Ну, кооператив организовать для меня не проблема. А вот где деньги взять?

— Так…

— Красный нашел одного дельца, я дал ему квартиру, он дал деньги. Собственно, я их и в глаза не видел.

— А как ты смог дать ему квартиру?

— Ты же знаешь, мы занимаемся капитальным ремонтом жилых домов. В пределах общего плана капремонта мы можем выбрать тот или иной объект по своему усмотрению. Мотивы всегда найдутся. Ну а дальше просто: мы ставим дом на капитальный ремонт, а жильцов переселяем, у нас есть для этого специальный фонд жилой площади…

— Ага, значит, вы договорились с этим дельцом, поставили его дом на ремонт, а ему дали хорошую квартиру, — сообразил я.

— Ну!

— Так ведь, в общем-то, вся эта операция законная? Вы же и другим жильцам дали квартиры?

— Мы с них денег за это не брали, — мрачно сказал Антон. — Правда, и поехали они в малогабаритки у черта на куличиках. А наш поселился в центре, по высшей категории.

— Слушай, а что про все это думает Красный? — спросил я. — Чего ты его с собой не взял?

— Я звал его, да он открутился. Как я понимаю, тебе не доверяет.

— А, ну да, лишний свидетель разговора.

Официантка принесла мясо с грибами, но кусок не лез в горло. Только жажда палила.

— А какие еще, ты говорил, случаи?

Вместо ответа Антон выпил рюмку, надолго задумался, смотрел в одну точку, катал желваки по скулам, вздыхал. И снова выпил, не приглашая меня.

— Напьешься, Антошка, — предостерег я.

С коротким смешком Антон налил новую рюмку, уставился на нее. На лице его застыла гримаса сардонического смеха, и я вспомнил вдруг прочитанное где-то, что такая гримаса — признак столбняка.

— Человек похож на птичье гнездо, — вдруг громко сказал он. —