– Тогда они умрут.

– На войне, в которой мы не можем одержать победу.

Опять разговоры с позиции слабости! Саймона уже до смерти тошнило от слабости. Ни у кого не хватало мужества сделать то, что необходимо. Ни у политиков, ни у генералов, ни у простых людей.

Только у него.

– Том Саган – левит, – сказал Берлингер. – Он избран предписанным методом. Только он может найти наши сокровища.

– Избран Колумбом? Неужели вы и в самом деле настолько наивны? Как Колумб мог обладать таким могуществом?

– С того самого момента, как сокровища были доверены ему и он перевез их в Новый Свет.

– Вы очень много знаете.

– Ему дали важное поручение, и он его выполнил. Он был одним из нас.

– А откуда вам это известно?

– В его дни евреи были экспертами картографии, и Колумб преуспел в этом искусстве. Именно евреи усовершенствовали инструменты мореплавателя и астрономические таблицы. Еврейские лоцманы пользовались большой популярностью. Дошедшие до нас заметки Колумба показывают, что он глубоко почитал Старый Завет. Некоторые из них я видел своими глазами в Испании. На полях он поставил дату – тысяча четыреста восемьдесят первый год, а потом добавил эквивалент еврейского календаря – пять тысяч двести сорок первый. Уже одно это меня во многом убеждает.

Захария понимал, что имеет в виду старый раввин.

Никто, кроме еврея, не стал бы добавлять 3760 лет к христианскому календарю.

– Я видел его портрет в галерее Уффици во Флоренции, – продолжал Берлингер. – Единственный портрет, написанный человеком, который видел Колумба живым. И у меня нет сомнений, что у него семитские черты лица.

Все это Саймон знал и раньше. Он видел тот портрет.

– Мы финансировали его первое путешествие, – сказал раввин. – Это исторический факт. Для евреев-сефардов мечты Колумба явились спасением. Они свято верили, что смогут мирно жить в Азии и там сумеют избежать преследований Инквизиции. Колумб отправился в Новый Свет для того, чтобы найти для них надежное убежище. Но, к несчастью, он прожил недостаточно долго, чтобы осуществить свою цель. Однако его семья обеспечила для нас дом на Ямайке. Вот почему мы с таким уважением относимся к его деятельности и ко всему, что потом совершили его последователи. Теперь все зависит от Тома Сагана: только он может завершить дело Колумба. Вы и я не в силах ничего изменить.

Говоря обо всем этом, старик с прямой спиной сидел в кресле, положив руки на подлокотники. Этот образ сохранился в веках.

Но Захария услышал уже достаточно.

Он встал и снова посмотрел на хозяина дома.

– Я вижу, что понапрасну теряю время. Вы ничего мне не говорите.

Берлингер продолжал сидеть.

Австриец навел на него пистолет.

Старик поднял руку.

– Могу я произнести молитву перед смертью?

Не ответив, Саймон выстрелил ему в грудь.

Раздался лишь легкий хлопок – пистолет был с глушителем.

Раввин вздохнул, а потом его глаза закатились, и голова упала на плечо. Из открывшегося рта на подбородок вытекла струйка крови.

Захария проверил его пульс. Берлингер был мертв.

– Время молитв закончено, старик, – объявил убийца.

Том вставил ключ в замочек серебряной шкатулки и повернул его. То, что находилось внутри, положил туда его дед, и репортер вдруг почувствовал удивительную связь с ним – ничего подобного он прежде не испытывал. Он стал последним звеном в протянувшейся во времени цепи, связывающей его с Колумбом. В это трудно было поверить, но это было правдой. Саган подумал о людях, которые взваливали на свои плечи исполнение священного долга, и о том, какие мысли их посещали. Большинству из них ничего не приходилось делать – только передавать информацию следующему поколению. Однако саки был другим. Том понимал, почему его дед так тревожился. Погромы бывали и в прошлом, евреи и раньше страдали и умирали, но масштабы несчастий не могли сравниться с тем, что происходило с 1939 по 1945 год.

Отчаянные времена требовали отчаянных действий.

Журналист находился один в нефе синагоги Майзеля. Пожилая женщина достала шкатулку из стеклянной витрины и вручила ее ему без единого слова. Его мысли обратились к погребальному залу, где в гробу, на таком же деревянном столе, лежало тело Абирама.

Очень многое между ними осталось невысказанным.

И уже ничего нельзя было исправить.

Да, как сказал Берлингер, время все делает более определенным, но сейчас Том хотел видеть нечто другое. И, что еще того хуже, казалось, что ошибка, совершенная им двадцать лет назад, повторяется теперь его собственной дочкой по отношению к нему.

Он отбросил эти мысли и открыл крышку.

Внутри лежал черный кожаный мешочек – в точно такой же Абирам положил ключ, найденный потом в его могиле. Репортер пощупал его и понял, что внутри находится нечто твердое.

Он вынул мешочек из шкатулки и раскрыл его.

И обнаружил внутри сферический предмет диаметром примерно в четыре дюйма, который напоминал большие карманные часы с медным циферблатом.

Вот только это были не часы.

Это были пять связанных друг с другом дисков, надетых на общую ось. Сверху находились поворачивающиеся указатели, вдоль которых были расположены какие-то символы. Том взглянул на буквы. Иврит, арабский алфавит и испанский. Сделанная из меди конструкция весила где-то полфунта. Ржавчины на ней не было, и диски легко поворачивались друг относительно друга.

Журналист знал, что держит в руках.

Астролябию.

Прибор, который используют в навигации.

Больше в шкатулке ничего не было.

Никаких объяснений или подсказок. Что же делать дальше?

– Ладно, саки… – прошептал мужчина.

Он разложил на столе астролябию, записку Абирама и дорожную карту Ямайки, а потом добавил туда же и ключ.

Все кусочки головоломки.

Затем Саган развернул карту, стараясь не повредить хрупкую бумагу, и снова обратил внимание на чернильные отметки на ней – числа, разбросанные по всему острову. Он быстро сосчитал их – оказалось, что там было около сотни цифр, написанных выцветшими синими чернилами.

Том поднял астролябию и попытался вспомнить, что он знает о таких приборах. Они использовались для навигации, но как – об этом он не имел ни малейшего понятия. Вдоль края внешнего диска через определенные интервалы имелись какие-то символы. Указатель, сделанный в виде масштабной линейки, шел от одного края до другого, соединяя знаки на противоположных сторонах. Все надписи были сделаны на иврите или испанском. Но испанский язык Саган не знал совсем, а иврит – лишь немного.