Не могу и сказать, сколько времени мы так простояли: у самолета в местами заснеженном поле, целуя и горячо прижимая друг друга, будто не виделись целую вечность и теперь отчаянно пытаемся друг другом насытиться.

Но совершенно точно убеждена в своем нежелании прекращать эти попытки вообще хоть когда-нибудь.

Его слова тогда обрели смысл – Феликс посмеялся над моими выводами однажды и гарантировал, что скучно с ним мне станет едва ли. Теперь я поняла: мне достаточно было бы просто целоваться с ним все годы напролет, не унимаясь, чтобы умереть счастливой и удовлетворенной прожитой жизнью.

Однако у всего есть финал, и у первого поцелуя тем более. К моему величайшему сожалению, Феликс отстранил свои губы, прижал меня, может, и не со всей силой, но крепко, поцеловал в макушку и томно прошептал на ухо, что истощен и нам стоит немедленно вернуться домой. От легкого шепота, пощекотавшего мои ухо и шею, я совсем растеклась, чем он и воспользовался – продемонстрировал мне, как можно «уложить» волосы на его манер и добраться до дома, преодолев расстояние, какое мне с его скоростью преодолевать еще не приходилось, за считаные минуты. Благо защитный авиакостюм оставался на мне.

* * *

За первый учебный триместр мне трижды приходилось оставаться в доме Валентина одной. И ни разу я не чувствовала себя настолько одинокой. Домашняя атмосфера обычно задавалась цоканьем когтей Гоблина по полу, словно пес – душа этого дома. Теперь, пока Гоблин развлекался в собачьем отеле, в доме стало невыносимо пусто, и будто даже запах жизни успел выветриться за эти дни.

А в холодильнике один початый брикет масла и мышь подвешена компьютерная. Серьезно! У Вэла юмор такой.

Я не нашла причин останавливаться в большом доме и, захватив с собой пачку орешков (это всё, что я раздобыла), прямиком направилась в свое уютное логово, пусть его и придется для начала еще обогреть. Но уж лучше дожидаться возвращения Феликса в привычной обстановке своей комнаты, чем в покинутых всеми стенах коттеджа. Кроме того, я даже не имела представления, сколько времени необходимо Феликсу на поиск энергии тогда, когда он, как сам выразился, буквально истощен.

Родные стены враз воротили меня в мою реальность – обыденную и знакомую. В которой я, студентка первого курса, проводила значительную часть времени в этой комнате, усердно грызла гранит науки и изо всех сил старалась, очень старалась не допускать мыслей о Нем.

Теперь же все сумбурно, запутанно – мое будущее, да что там, и настоящее настолько неочевидно, непредсказуемо, что я даже не знаю, чем заняться, как скоротать время (которого раньше катастрофически мне не хватало) в ожидании Его. По-хорошему, конечно, мне бы следовало уложить в голове эту адскую тонну обрушившейся на меня феноменальной информации, проанализировать ее и принять. Но в данный момент на это я однозначно неспособна. Горячий душ, а мысли… мысли на потом.

Я затопила камин и, не без труда выбравшись из авиакостюма, отправилась мыться.

Нарочно не торопилась. Мне очень хотелось, выйдя из ванной, увидеть Феликса, как бывало, восседающим в кресле у камина. И мое разочарование не знало границ, когда, уже с подсушенными волосами, попытка прочесать которые не увенчалась успехом, переодетая в теплую уютную пижаму, я столкнулась только с уже затягивающимся одиночеством.

Что делают люди, когда им нечем заняться? Когда совершенно не хочется что-то делать, за исключением того, чего ждут всем сердцем. Мне не пришло в голову ничего лучше, кроме как предвкушать. Я постояла у окна некоторое время. За ним скучно так, безлюдно, отчужденно. С грустью забралась под одеяло. Родная постель позволила мне расслабиться и ощутить некую защищенность, по крайней мере от всякого рода древних призраков голубых кровей. Тем не менее – не то. Встала, прошлась, убрала вещи. Посмотрела на телефон – вот уж точно не до него! И так по кругу, пока от себя не устала.

Обиженная, плюхнулась в кресло и стала смотреть на догорающие поленья. Их мерцающие переливы такие свободные, непредсказуемые… Поразительно, за ними и правда можно часами наблюдать…

Сладкий сон поглотил разум ненавязчиво, постепенно растворяя усталость.

Декорации отсутствуют на этот раз уже с самого начала действия. Никаких бальных залов, в каких я теперь уже побывала. Только парочка, замершая вдалеке, ожидает своего выхода.

Уверенно я иду к ним и натыкаюсь на следующее несоответствие. Если раньше, передвигаясь в этом безграничном темном пространстве, я ощущала твердую под ногами опору и шагала по ней почти беззаботно, то теперь на каждом шаге мои ноги будто проваливаются в пустоту, словно по глубоким рыхлым сугробам, путь дается мне с трудом.

Приложив усилия, я таки сокращаю это расстояние, чтобы встретить очередное противоречие – в паре с Феликсом замерла Гинюки, а не я с чужим лицом.

Зазвучавшая музыка заставляет вздрогнуть меня, я ее убираю. Выходит, контроль этого действия неизменно остается за мной. «Что ж, уже хорошо», – успокаиваю себя я, как вдруг бывшая замершей до этого момента Гинюки заливается громким, безудержным смехом, очевидно над моим жестом, отбрасывающим музыкальную дорожку. До боли в ушах он разносится в пространственной пустоте.

Не прекращая злобно хохотать, она медленно поворачивает голову ко мне. Замолкает. Растянутые в волчьем оскале губы обнажают хрустальные клыки, столь же дивные, как у Феликса.

Ощущая угрозу физически, я начинаю опасаться, что Гинюки вот-вот кинется на меня, растерзает прямо во сне, из которого я уже не выйду, когда, вопреки моим подозрениям, Гинюки возвращает свое внимание к Феликсу. Без театральщины она сжимает замершего его в своих объятьях, таких крепких, полных любви и отчаяния. «Убирайся!» – звучит в моей голове ее яростный голос.

Пространство больше не держит меня. Я проваливаюсь в черную его бездну.

Неприятная горечь от приснившегося вмиг сменяется умилением, едва я открываю глаза: насколько в действительности все лучше складывается, нежели в моем дурном сне. Приснится же такое!

Застав меня уснувшей в кресле, Феликс решил меня не будить и аккуратно переложил в постель. И что самое неожиданное – бесцеремонно улегся рядом, благо хоть поверх одеяла.

Я оперлась на локте и стала смотреть на него. Такой расслабленный, умиротворенный – неужели правда спит?

Я потянулась рукой в желании прикоснуться к его лицу. Дрожь в моем запястье позабавила меня саму, и я вернула руку обратно. Сложно поверить, что он настоящий! Но вот он, здесь! Бесконечно своенравный и чертовски бесстрашный. Рядом со мной! Мне не принадлежит, но заполучить чужие тело и душу в свое эксклюзивное собственничество я