погода беспокоила Генриха. Он постоянно посматривал на небо и к одиннадцати часам, когда первые робкие хлопья превратились в устойчивый снегопад, начал бросать на пассажира укоризненные взгляды.

Около полудня они добрались до маленькой почтовой станции, где Генрих остановился, чтобы отдохнуть и покормить лошадь. Это была жалкая хижина, последнее пристанище человека перед безжизненным Кригеральпом. Запасы продовольствия там были невелики: меню составляли черный хлеб и сыр. Пока путешественники ели, Генрих затеял приглушенный разговор со смотрителем. Льюис не мог расслышать ни слова, но резонно предположил, что говорят о нем.

Они снова отправились в путь. Какой бы убогой ни была хижина, она показалась настоящим раем, когда в лицо им ударила метель. Теперь путники поднимались выше, намного выше, а дорога становилась все более крутой и узкой. Деревья исчезли, и ветер, завывающий между безотрадными склонами, швырял им в глаза снег – такой мелкий, что он походил на клубы пара, – ослепляя, не давая дышать. Они с трудом продвигались вперед. На самых тяжелых участках приходилось выбираться из саней и брести следом за ними, согнувшись в три погибели под порывами урагана, при каждом спотыкающемся шаге рассекая снег, который нападал уже выше колена.

Меррид понятия не имел, как долго они поднимались: он был так закутан и стеснен в движениях, что не мог дотянуться до своих часов. Но ближе к вечеру, когда он уже начал бояться, что тьма застигнет их в пути, они преодолели ущелье с особенно крутыми склонами, и тогда, словно таинственным образом выплыв из ниоткуда, показался гастхоф «Хоне».

Это было низкое длинное здание, построенное целиком из дерева, с крутыми, выступающими свесами крыши, окруженное несколькими полуразвалившимися шале. Кроме того, дом был старым, насколько Льюис мог судить по маленьким, глубоко сидящим окнам, просевшей крыше и подоконникам. Внутри уже зажгли масляную лампу, светившую, как маячок, из нижнего окна. Весьма отрадная картина, подумал Льюис. Окоченевший от холода, с трудом двигая онемевшими руками и ногами, он выбрался из саней и постучал в дверь.

Ее открыл мужчина, уже весьма пожилой. Секунду-другую он постоял неподвижно, глядя на гостя большими блестящими глазами. Вид у него был странный: бледная кожа, массивная фигура, растрепанные волосы и борода – и при этом тонкие черты лица, прямая благородная осанка и в целом облик молчаливого достоинства.

Льюис заговорил первым:

– Могу я снять комнату? Мы добрались сюда с большим трудом и были бы рады приюту.

Владелец гостиницы словно испугался – на мгновение, но вполне заметно. Затем сделал вежливый извиняющийся жест и ответил:

– Простите. Я держу вас на пороге потому, что удивился. Обычно мы не ждем гостей в такую бурю. Прошу, входите. Я провожу вас в номер.

Внутри гастхоф подтверждал впечатление, производимое снаружи, – дом был древний. Причудливое старое здание с узкими коридорами и крутыми деревянными лестницами, украшенными простой резьбой. Комната оказалась маленькой и просто обставленной, но на сосновых стенах и полу не было ни пятнышка грязи. Владелец поставил зажженную свечу, которой освещал себе путь.

– Надеюсь, вам будет удобно, – сказал он с тем же сдержанным достоинством. – Ужин почти готов. В шесть часов. Внизу.

Оставшись один, Льюис оглядел темную комнату с видом человека, привыкшего устраиваться как дома в самых необычных местах. Завершив осмотр, он распахнул крохотное окно с освинцованным стеклом. В комнату немедленно всей своей мощью вторглась буря, неся ощущение оторванности, бесконечной удаленности этого крохотного форпоста, построенного на склоне Кригеральпа, высоко над миром. Но все это не обескуражило Льюиса. «Я здесь, – подумал он с тайным внутренним возбуждением. – Это место моего назначения, ибо я знаю, что она тоже здесь».

Звон колокольчика, настойчиво прозвучавший внизу, напомнил ему об ужине. Меррид ополоснул лицо и руки ледяной водой из кувшина, вытерся грубым полотенцем и спустился вниз.

Столовая, как и само здание, была длинной – в половину его длины, и с низким потолком. Помещение почти полностью занимал узкий сосновый стол, окруженный простыми скамьями, над ним висели, покачиваясь, две лампы. Когда Льюис вошел, его сердце, трепещущее в предвкушении, внезапно замерло. За столом уже сидели три человека. Но Сильвии среди них не было. Скрывая разочарование, он слегка поклонился и сел.

Трое остальных прекратили есть и открыто уставились на него. Во главе стола сидела девушка с хорошеньким накрашенным личиком, но от нее веяло отчаянием и смертельной болезнью. Дыхание ее было учащенным, и время от времени она подавляла тихий кашель. Одета девушка была в алый свитер и короткую кремовую юбку. Хотя ее нездоровье было более чем очевидно, она еще сохраняла остатки утонченного очарования. Рядом с ней стоял патефон, а у ног лежала небольшая такса. Девушка курила, едва притрагиваясь к еде.

Сбоку от нее сидели мужчина и женщина – унылая парочка себе на уме, печать честного брака лежала на их скучных недружелюбных лицах. Эти поглощали пищу жадно и, взглянув на Льюиса, незамедлительно вернулись к супу.

В отличие от девушки. Не отрывая глаз от Льюиса, она подождала, пока его обслужит миниатюрная горничная, потом прикурила новую сигарету и сказала на довольно хорошем английском:

– Привет!

– Привет! – ответил Льюис.

– Приятный вечер.

– Прекрасный, – без энтузиазма откликнулся Льюис.

Девушка неожиданно издала короткий смешок, который каким-то образом перешел в кашель. Восстановив дыхание, она сказала:

– Не беспокойтесь. Это я просто пытаюсь быть дружелюбной. Возможно, мне следует представиться. Дома меня зовут фрейлейн Руди, я из Вены. А это мой Масенький Билли. – (Собака села, высунув розовый язык и устремив на хозяйку просительный взгляд.) – Справа от меня герр и фрау Шатц из Розенхайма. – (Услышав свою фамилию, супруги подняли глаза и чопорно поклонились Льюису – одновременно, как пара механических игрушек.) – В отличие от меня, они плохо понимают по-английски, так что я могу говорить про них откровенно. Они чертовски скучные. Ничего не делают, только едят и катаются на лыжах. Они без ума от лыж, учатся у Карла Эдлера. Все, кто сюда приезжает, увлекаются лыжами… или у них масенько колет в груди, как у меня. Я не очень больна. – Она послала собеседнику безрадостную улыбку. – Просто масенько колет в груди.

– Понятно, – сказал Льюис.

В этот момент открылась дверь и вошел еще один гость – невысокий, подтянутый и ничем не примечательный человечек в опрятном синем костюме и чистой отглаженной рубашке. На нем было пенсне в позолоченной оправе, а из кармана виднелась золотая цепочка для часов. Бодро прошагав к столу, он поклонился Льюису с избыточной вежливостью, щелкнув при этом каблуками, и уселся.

– Герр Оберхоллер, – представила его фрейлейн Руди все с той же ироничной беззаботностью. –