что-то открываем в ее структуре, и прежде всего мы открываем возможность новой формы, которая связана с нашим ощущением свойства этой фигуры. Заумное «карабе» приобретает различные смыслы в зависимости от его членения. Поэтому рассечение фигуры, разрезание тела на части как бы создает смысл, хотя и лежащий за порогом вербальности, но относящийся к сущностным свойствам данного тела. Такое членение прямо противостоит таблице умножения, существующей вне всякой прямой связи с телом. В этом смысле жест умирающего в сторону окна — это жест, противопоставляющий «сущностное» геометрическое членение монограммы абстракции таблицы умножения.

10

Попытка Хармса спуститься ниже уровня словесного текста и даже ниже уровня буквы ставит целый ряд чисто филологических проблем. Смысл перестает функционировать в словесных цепочках, но начинает работать в диаграммах, геометрических схемах, работа смысла начинается опираться на счет и членение. Модель слова, рассеченного в сердцевине и производящего смысл как росток, прыжок или взрыв, — это модель смыслопорождения из разрушения слова, из его руины.

Лейбниц высказал предположение, что графическая структура знака не может не быть соотнесена со смыслом, который она выражает. Он считал, что это верно и по отношению к арифметике. Рассуждения эти записаны в форме диалога. Один из собеседников, А, спрашивает:

...какое сходство с вещами имеют самые первые «элементы», например О с нулем, или а с линией?[514]

Ответ Б следующий:

...если знаки могут быть применены к рассуждению, то в них имеется какое-то сложное расположение, порядок, который согласуется с порядком вещей, если не в отношении отдельных слов (хотя это было бы еще лучше), то во всяком случае в отношении их связи и флексии. И этот разнородный порядок тем не менее каким-то образом имеет нечто общее во всех языках. <...> Ибо если бы даже знаки и были произвольными, все же их употребление и их связывание заключает в себе нечто такое, что не является произвольным, а именно некую пропорцию между знаками и вещами, а также взаимные отношения различных знаков, выражающих те же вещи[515].

Известно, что Хармс усматривал в самой форме нуля некое содержание (через связь с кругом и колесом). Но и укоренение числительного (трех) в теле говорит о поиске такого лейбницевского соответствия. В этом смысле монограммы Хармса — это смысловые «машины», построенные на том же принципе счисления и членения.

Даниил Хармс. Таблица «перевода» тайнописи в иероглифику

В изобретенной Хармсом тайнописи числительные обозначались буквами в соответствии с их порядковым номером в алфавите[516]. В тайнописи Хармс использовал чрезвычайно архаическую систему обозначения, характерную для еврейской и греческой письменности, так называемой ионийской или александрийской системы. Такая архаизация интересна тем, что она позволяет восстановить утерянную связь между буквенным письмом и цифрами и тем самым восстановить хотя бы призрачную связь между вещами, обозначаемыми на письме буквами, и счетом. Не исключено, что в самом подборе значков для «тайного» алфавита Хармс отчасти руководствовался именно цифровой стороной. Так, буква В обозначается цифрой 3, а буква Б — вторая по счету — кругом, фигурой, выражающей двоичность (оппозицию точки и окружности), не дифференцированную до конца, как в тройке.

В монограммах и диаграммах буквы и цифры сближаются, они как бы вживляются в некое тело, тело монограммы, и приобретают почти магическую силу, потому что телесность начертания отражает физическую соотнесенность формы знака и смысла. Хармсу было недостаточно создать собственную алфавитную тайнопись, он дублировал ее некой иероглифической системой, о которой мы практически ничего не знаем. Впрочем, монограмма переходит в иероглифику еще и потому, что во множестве случаев буквы в ней так скрыты (как в хармсовской монограмме «окно»), что не могут быть прочитаны. Смысл растворяется в очертаниях, в графике, в форме самого тела знака.

Такого рода субвербальное, диаграмматическое функционирование смысла еще раз отсылает нас к теме амнезии. Тексты Хармса, как я уже указывал, — это тексты «без памяти». Особый интерес к квазиматематическим структурам или символической геометрии, конечно, вводит в творчество Хармса память совершенно особого рода. Это память, не имеющая истока, как не имеет истории геометрическая фигура, всегда равная самой себе. Это память, как бы лишенная временного измерения и чаще всего свернутая в диаграмму.

Отсюда особый интерес Хармса к эзотерической традиции. В эзотерике Хармс выбирает такие тексты, которые не вербальны по существу — алфавиты, нумерические схемы, эзотерические эмблемы и т. д. Эти эмблемы в основе своей ненарративны и являются структурными аналогами искомых Хармсом текстовых конструкций, в которых исчезают знаки, исчезает реальность, а смысл остается как след их былого присутствия в виде трансцендирующих время графем и чисел.

Глава 10

ВОКРУГ НОЛЯ

1

Две цифры имеют в системе Хармса особое значение — единица и ноль. Чтобы понять свойства ноля, лучше начать с единицы. Единица обсуждается в «Сабле». Хармс начинает с утверждения, что для регистрации мира наблюдатель должен находиться как бы вне мира, занимать внешнюю по отношению к нему позицию. Это положение особенно верно в контексте темпоральности. Ведь представление о прошлом и будущем времени возможно, только если наблюдатель в состоянии оторваться от настоящего и «увидеть» то, что существовало до него или будет после него. И при этом разделение времени на прошлое, будущее и настоящее возможно, только если мы ведем отсчет от некой точки настоящего.

Друскин в трактате «Классификация точек» указывает, что точка отсчета имеет совершенно особое значение, выделяющее ее в ряду всех иных точек:

Значение точки определяется близостью ко мне, таким образом ей не соответствует число, определяемое порядком. Точка получает форму в зависимости от того, какое она имеет для меня значение (Логос, 97).

Хармс в размышлениях о числовом ряде также выделяет особую точку начала:

...существуют числа: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7 и т. д. Все эти числа составляют числовой, счетный ряд. Всякое число найдет себе в нем место. Но 1 — это особенное число. Она может стоять в стороне, как показатель отсутствия счета. 2 уже первое множество счета, и за два все остальные числа. Некоторые дикари умеют считать только так: раз и много. Так вот и мы в мире вроде единицы в счетном ряду. Вопрос: Хорошо, а как же мы будем регистрировать мир? Ответ: Так же как единица регистрирует остальные числа, то есть укладываясь в них и наблюдая, что из этого получается (ПВН, 436-437).