отношений между множеством и его элементами[510]. В первом случае это «борода и глаз» и «пятнадцать рук». На это указывает и запятая, отделяющая пятнадцать рук от бороды и глаза как единого комплекса. Логически это понятно. Борода и глаз входят в единый комплекс «лица». Таким образом, хотя на первый взгляд в одном случае Хармс перечисляет три части, а во втором — две, в обоих случаях он называет лишь две части.

Третья составляющая — препятствие, не может быть представлена как часть — это черта деления, создающая различие, это разрез, линия, штрих — это не то и не это. В грамматической структуре фразы такую дизъюнктивную роль может выполнять связка, соединительный союз «и» (как греческое «Кай» у Кржижановского). Но «третье» может описываться и иначе, как некий комплекс звуков, обладающий свойством чистого различия — не то и не это: «Хэу-ля-ля, дрюм-дрюм-ту-ту!»

В результате мы имеем некую «троицу», но один член этой троицы многосоставен — «пятнадцать рук». Пятнадцать рук в данном случае чисто количественное числительное, оно, разумеется, не имеет никакого отношения к порядку последовательности. Это число принципиально отлично от числа три, которое черпает свое основание в ситуации различия.

Покуда числительные соотносятся с ситуацией различия, существования, полноты, деления и т. д. — они отражают некий «пифагорейский» принцип, на основе которого реализуется существование мира. Когда же речь заходит о пятнадцати руках, цифры перестают функционировать как принципы. По мнению Хармса, они становятся «свойствами». В небольшом трактате 1931 года «Нуль и ноль» Хармс замечает:

Предполагаю, что один из способов обнаружить в числе его истинные свойства, а не порядковое значение, это обратить внимание на его аномалии. Для этого удобно 6. Но, впрочем, пока я об этом распространяться не буду (Логос, 116).

Можно только предполагать, какова патология шести[511]. Может быть, она вытекает из удвоения троицы. Дело не в этом. Шесть понимается как некое свойство, вытекающее из вариации первоначальных принципов.

В ином месте Хармс описывает, что такое в его понимании цифровые свойства:

В природе нет равенства. Есть тождество, соответствие, изображение, различие и противопоставление. Природа не приравнивает одно к другому. Два дерева не могут быть равны друг другу. Они могут быть равны по своей длине, по своей толщине, вообще по своим свойствам. Но два дерева в своей природной целости, равны друг другу быть не могут. Многие думают, что числа, это количественные понятия вынутые из природы. Мы же думаем, что числа, это реальная порода. Мы думаем, что числа вроде деревьев или вроде травы. <...> Говоря два, Мы не хотим сказать этим, что это один и еще один. Когда Мы сказали «два дерева», то Мы использовали одно из свойства «два» и закрыли глаза на другие свойства. «Два дерева» значило, что разговор идет об одном дереве и еще одном дереве (Логос, 118)[512].

Высказывание «два дерева» не означает, что существует некий ряд деревьев, но что данному множеству присуще некое свойство. Скажем, «три дерева» значит принцип различия внутри некоего целого, которое мы описываем как совокупность трех деревьев. А «два дерева» — это тождество или противопоставление, или соположение двух отдельных частей, или даже их взаимопритяжение, потому что два не означает еще полного отделения. В «Лапе» Хармс обыгрывает свойства «двоицы»:

Тут стоят два дерева и любят друг друга. Одно дерево — волк, другое — волчица (2, 95).

(Отмечу, между прочим, возможную анаграмматическую связь между вОЛК и КОЛ.)

Никакое из перечисленных свойств не проецируется на цифру пятнадцать применительно к рукам. Пятнадцать рук эквивалентны пятнадцати зарубкам или пятнадцати штрихам. Речь в данном случае уже не идет об органах, вступающих друг с другом в отношения «свойств» или принципов и тем самым определяющих существование организма, тела. Речь идет просто о наборе элементов для счисления. Но тогда безразлично, сколько рук у человека. Их может быть пятнадцать, двадцать, сто. Их количество никак не отражается на существовании организма, на его членимости и единстве.

Известно, что числа индивидуализируются и связываются с определенными свойствами в основном до десяти. Числительные, обозначающие первые десять цифр во всех языках, — исключительно древние. Однако когда число переходит рубеж десяти-двенадцати, оно перестает быть окрашенным в индивидуальные тона. В архаических культурах оно означает просто «много». И именно поэтому Хармс делает существенное заключение:

А впрочем, не рук пятнадцать штук,

пятнадцать штук,

пятнадцать штук,

Хэу-ля-ля,

дрюм-дрюм-ту-ту!

Пятнадцать штук, да не рук.

Руки просто превращаются в «штуки» — совершенно лишенные свойств элементы, которые могут вступать в отношения эквивалентности и использоваться как коллекции для образования и функционирования количественных числительных.

Троица Мабра связана с принципом существования, с «ядром» тела. 13 августа 1933 года Хармс написал стихотворение о смерти человека, так или иначе связанной с некими цифровыми кодами. Речь в нем идет о человеке, который «жил-был в доме тридцать три единицы», то есть сдвоенной троицы. Человек этот умирает, произнеся следующий загадочный монолог:

«Я больше не могу.

Погибают мускулы в непосильной борьбе,

откажите родственнику карабе...»

И так, слова какого-то не досказав,

умер он, пальцем в окно показав.

(ПВН, 147)

Далее описывается реакция окружающих на случившееся. Среди присутствующих

Дворник, раздумывая о превратности человеческого положения,

заворачивал тело покойника в таблицу умножения.

(ПВН, 147)

Трудно, конечно, сказать, что значит таинственное «карабе», по определению Хармса — «какое-то слово». Здесь возможны самые разнообразные толкования, начиная с «кара б...», то есть Бога, и кончая «Ка Ра Бе», где «Ка» и «Ра» — египетские реалии, а «Бе» — Бог. Существенно то, что человек, не договаривая слова, показывает на окно — монограмму, в которой все эти буквы содержатся, спрессованные в некой потенции значения.

Любопытно, что человек после смерти заворачивается в таблицу умножения — этот совершено безличный арифметический «документ», враждебный органической сущности цифр. Существует некое противостояние символа окна и таблицы умножения. Символ окна — это геометрическая фигура с членением внутри. Она состоит из двух прямоугольников, примыкающих друг к другу одной из сторон, или является прямоугольником, деленным пополам. Как и иные геометрические фигуры, фигура «окна» состоит из частей, которые складываются в определенную форму. Это складывание частей в фигуры равнозначно установлению свойств частей и целого[513].

Каждый раз, когда мы по-новому перераспределяем элементы или членим какую-либо геометрическую фигуру, мы