– Возможно, тебе это в новинку, – начинает Алтонгирел, и я уже жалею, что спросила, – но некоторым людям свойственно выражать свои чувства, а не представления о том, какими они должны быть.

– Несомненно, – говорю, – например, обиду на всех баб.

Я завоёвываю ещё несколько сдавленных смешков, а тем временем пылкий братишка всё-таки отпускает моего мужа. Точнее сказать, он становится на свои ноги, хотя в вертикальном положении всё ещё находится только благодаря Азамату. Я обхожу этот монумент сбоку, смотрю на мужа вопросительно. Он нежно улыбается в ответ.

– Он всегда боялся космоса, – говорит Азамат через голову братика. – Поэтому мы не виделись всё это время...

Ох, смотрю я, семейка у меня образуется... Честно говоря, я от этого деверя ожидала чего-то большего. Думала, он на Азамата будет похож, что ли... А он и лицом не похож, да ещё борода эта длиннющая, козлиная, и пузо круглое поверх пижамных штанов. М-да.

– Мне тебя так не хватало, – бормочет этот дядя Азамату в воротник. Хорошо хоть этого шрамы не смущают. Азамат в кои-то веки человеком себя почувствует. У меня за спиной возобновляется процесс прославления Алтонгирела.

Наконец осчастливленный родич находит в себе силы держаться на ногах самостоятельно и отпускает Азамата. Я тут же беру дорогого супруга под руку в надежде, что он нас официально познакомит. Он понимает намёк.

– Это Арон, мой брат. Ты как предпочитаешь ему назваться?

– Как обычно, как тебе, ты же знаешь, я полное имя не люблю.

– Хорошо. Арон, это Лиза, моя жена.

Арон хлопает на меня мокрыми глазами. День истерик.

– Так это правда? Действительно земная женщина?

Я киваю.

Внезапно он набрасывается с объятьями на меня – хорошо хоть не с ногами! Я очень выразительно артикулирую Азамату, чтобы забрал от меня своего родича, а тот всё бормочет, захлёбываясь:

– Спасибо Вам, спасибо, спасибо!

В муданжском кроме «ты» и «вы» есть ещё «Вы» , которое употребляют при обращении к богам в молитве, насколько я помню. Ну да, я уже прониклась своим величием, а теперь отпусти.

Азамат не сразу, но всё-таки ухитряется его отцепить от меня, а подоспевшая официантка приносит кувшин гармарры, которую Арон выпивает залпом до дна. Памятник поставлю тому, кто заказал, если только это не Алтонгирел.

Когда мой чувствительный деверь обретает способность снова воспринимать мир, Азамат заводит речь о ночлеге.

– Не хочется на корабле ночевать, после стольких лет без дома... У тебя же наверняка летний пустует?

– Да, да, пустует, – кивает Арон, вытирая нос, – но вообще... знаешь... Я так хотел, чтобы ты вернулся... так надеялся...

Азамат гладит его по плечу, выжидательно глядя. Надеюсь, он не предложит ночевать у него? Я не уверена, что он не залезет к нам третьим под одеяло...

– В общем, – продолжает Арон, – я за твоим домом присматривал. Чтобы крыша не протекла, следил, тропинку выкашивал... Короче говоря, вещей там, конечно нет, но это я дам, а так вообще...

Я вижу, как у Азамата округляются глаза.

– Ты... сохранил мне мой дом? За все эти годы?

– Ну да, – Арон застенчиво краснеет, – я так тебя ждал...

Ещё одной семейной сцены моя хрупкая натура не выдерживает, я отворачиваюсь и звучно сморкаюсь. Удивительно, что то же самое делает Алтонгирел. Ну всё, теперь вечно буду мучиться, он это всерьёз или тоже от цинизма?

Азамат тянет меня за локоть, в глазах душа прямо даже не в зеркале, а из окошек глядит.

– Ты поняла, да?

– Я поняла, что кое-кто любит тебя почти так же сильно, как я.

Он улыбается с влажными глазами, и Арон тащит нас скорее к дому, который по другую сторону площади. Мы пробегаем пешком до дома Старейшин чуть ли не быстрее, чем на машине, потом в горку чуть-чуть, потом за калитку, сквозь кусты и мокрую траву по прелой листве – и вот он дом. В темноте не вижу ничегошеньки, но Арон где-то на стенке нашаривает выключатель, и над входом вспыхивает радостная жёлтая лампочка. Арон отходит, предоставляя Азамату открыть дверь:

– Я сейчас домой сбегаю, постели вам принесу!

Я слышу, как его ноги быстро чавкают по листве и грязи.

Азамат не спешит: к ручке двери привязана толстая верёвка с несколькими узлами, покрашенными в разные цвета, между ними на отдельных ниточках навязаны перья и камушки. Азамат всё теребит её в руках.

– Что это? – отваживаюсь спросить я.

– Надпись, – отвечает он. – «Хозяина нет дома, но он скоро вернётся, потому что здесь его любят» .

Азамат наконец дёргает за ручку, вернее, кольцо, и большая деревянная дверь с трудом поддаётся, дребезжа досками от усилия. Мы входим в большое тёмное помещение. Азамат нашаривает на стене выключатель и зажигает свет.

– Однако просторная у тебя прихожая, – говорю. Какого размера сам дом, я разглядеть не успела в потёмках, но надо думать, под стать хозяину. И потолки метра три с половиной.

– Да-а, это все замечают, – с гордостью говорит Азамат, оглядывая комнату и дверь, через которую мы вошли. – Ага, дверь он менял... Прогнила, наверное. А что у нас в чулане делается?..

Слева от входа между вешалками приоткрыта дверца в чулан. Азамат заглядывает внутрь и издаёт разочарованный возглас:

– Бо-оги, какой бардак... Ладно, завтра разгребём.

Мне через его плечо видно только какие-то палки-рукоятки, не иначе, садовый инвентарь. Эх, матушку бы сюда, уж она бы нам сад сделала по последнему писку моды.

Напротив чулана плетёный диванчик под огромным витражным окном со стрельчатым верхом. Цветным стеклом (или пластиком, не знаю) выложены какие-то диковинные цветы и фрукты, а по кайме народный орнамент.

– Витраж тоже сам делал? – спрашиваю. Азамат перестаёт ужасаться состоянию чулана и поворачивается ко мне:

– Кого? А, окно? Да, сам. Как ты его назвала?

– Надо же, я знаю на всеобщем на одно слово больше тебя, – хихикаю.

Дальше мы обучаем Азамата слову «витраж» , а меня вообще всем домашним названиям на муданжском. После этого мы проходим меж двух галошниц через проём, завешеный пыльной занавеской, в гостиную. Там большое пространство голого деревянного пола, справа украшенное диванчиком, а слева печкой цвета загара, которая частично уходит в глиняную стену. Слева от меня ещё одна занавеска, Азамат её аккуратно отдёргивает, чтобы не особенно пылить, – за ней лестница на второй этаж и дверь в туалет.

– Пойду гляну, в каком там состоянии... – бормочет он, скрываясь за дверью. Я решаю его не смущать и обхожу печку справа. В правой стене ещё одна дверь, как я выясняю, на кухню. В дальней – на открытую террасу, а совсем уж за печкой – в ванную, которая тут отдельно и содержит в себе огромную почти круглую отделанную пластиком яму и угол всё той же печки. Тут, наверное, очень тепло, если протопить. Мне-то уже давно совсем не так жарко, как было в доме Старейшин, так что я очень надеюсь, что печка в рабочем состоянии. На террасу я только выглядываю, но не выхожу. Там тоже есть какая-то мебель, но ею вряд ли можно пользоваться.