И уверенность вновь покидает его. Он уходит сгорбившись.

– Ну, ты и сучка, милая, – в сердцах говорю я.

Она спокойно выдерживает мой взгляд.

– Жизнь всему научит, дорогой.

Сейчас мне кажется, будто ей лет двести. Такой у нее глубокий взгляд. И как это я мог подумать, будто веду ее за собой? Это она умело направляла мои усилия в нужную сторону. Неожиданно понимаю, что даже примерно не знаю, сколько ей лет.

Серые дождливые дни. Ночные встречи с жуликоватыми людьми, смотрящими не в глаза, а в переносицу. Недоговорки Зураба. Долгие ожидания у причала. Теплое дыхание Мишель по ночам. Время уносится стремительной рекой. Внутри меня – неумолкающее тиканье метронома. Оставленные Джеком деньги тают, как лед на солнце. Подозреваю, что нас обжуливают безбожно. Чувствуют, сволочи, как поджимает нас время. Странное чувство, будто я живу по инерции. Гадаю, когда кончится уклон, и я окончательно остановлюсь.

Вот, наконец, пластиковые квадратики новых документов у нас в руках. Будь благословенна продажность чиновников! Я теперь зовусь Сержем Эбботом. Мишель превратилась в Мари Фицпатрик. Человек, что передал документы, уверяет, что все чисто. Был сбой в системе электропитания, затем фрагмент базы данных был подгружен из резервного дампа, с которым успели поработать. Так что стандартный автоматический запрос пройдет. Но на официальный запрос визовой службы нарываться нельзя ни в коем случае. Мне тридцать два года. Мишель – двадцать восемь. Оба родились здесь, на Кришнагири. Мы оговариваем последние детали. Вносим задаток – практически все, что у нас осталось. О том, чтобы показать «черную слезу» не может быть и речи. Команда будет знать только одно: нас троих нужно будет доставить на орбитальную станцию в Солнечной системе, где и будет произведен окончательный расчет. Гадаю – как часто Система проверяет паспортные базы данных? Можно подделать все, что угодно, кроме генетического кода. Какое-то вдохновение снисходит на меня – я обсуждаю такие тонкости, о существовании которых еще недавно и помыслить не мог. Я спорю и убеждаю. Я учусь изображать ледяное спокойствие, которое действует на собеседников лучше угроз.

И однажды ночью, наконец, натянутая до предела струна ожидания рвется. События лавиной обрушиваются на нас. Я даже радуюсь: больше не нужно ничего ждать, все страхи и опасения беспорядочно крутятся сорванными льдинами и некогда вглядываться в их мельтешение – нас несет мимо на бешеной скорости. Мы отваливаем на небольшом катере. Пятна баркасов у причала быстро исчезают за кормой. Швыряет нас безбожно – океан волнуется. При такой погоде Мишель скоро превратится в зеленую тряпку. Улыбающийся человек в рубке спокоен.

– Не дрейфь, парень. И не такие дела проворачивали, – успокаивает он. Его помощник не так разговорчив. Делает вид, что дремлет в кресле. Триста двадцатый обнаруживает у него автоматический пистолет.

– Ладно, Матиас. Это я так, с непривычки, – отвечаю, чтобы не молчать. Матиас – тот самый человек, с которого началась наша цепочка. По нынешним временам – старый знакомый, не иначе.

– Боишься качки?

– Да нет, в общем, – пожимаю плечами. – Сколько нам идти до точки рандеву?

– Если погода не изменится – часов восемь. В каюте чисто, можешь пока поваляться со своей кралей, – он скабрезно скалит ровные белые зубы. Помощник прекращает притворяться спящим и громко ржет у меня за спиной.

– Десяток миль отойдем, дадим полный ход. Будет немного трясти. Лучше пристегнитесь заранее.

– Знаю я ваши «немного трясти».

Они снова смеются, словно я удачно пошутил.

– Еда в шкафчике. Вода там же, – напутствует меня Матиас. Имени его напарника я не знаю.

На душе отчего-то неспокойно.

– Агрессивных намерений не обнаружено, – на всякий случай предупреждает меня Триста двадцатый.

– Ладно, дружище. Это у меня так, мандраж.

Мишель встречает меня внизу – краше в гроб кладут.

– Плохо? – спрашиваю я.

Она молча кивает, страдальчески глядя на меня. Глаза ее, из-за теней под ними, кажутся огромными. Я ложусь на узкую койку. Прижимаю к себе дрожащее тело. Набрасываю поверх нас страховочный ремень.

– Попробуй уснуть. Пока еще не трясет. Скоро дадут полный ход.

– Хорошо, – тихо отвечает она. – Можно, я тебя обниму?

– Обними.

Она оплетает меня ногами, как цепкая обезьянка.

– Мне холодно, – шепчет она.

Одной рукой я сдергиваю с держателя грязный лоскут – одеяло. Советую:

– Дыши ртом. Если будет чего-то хотеться – говори, не стесняйся.

Она кивает, дрожа. Молча слушаем гул двигателя и удары волн по корпусу. Тепло наших тел смешивается. На мгновенье мне кажется, что все у нас как прежде. Тяжелое забытье опускает мне веки. Мишель иногда тихо стонет, и тогда я стискиваю ее крепче. Потом снова ныряю в полусон-полуявь.

Гул движка стихает неожиданно быстро. Переходит в еле ощутимую дрожь палубы. Тревожных полчаса отрабатываем малым ходом против волны. Наружные люки задраены насмерть. Вода в коридоре жалобно хлюпает под ногами. Переборки чуть слышно потрескивают. Вид из рубки демонстрирует не катер, а какую-то подвсплывшую старомодную подводную лодку – светящиеся пенные валы прокатываются по палубе, клокочут на лобовом стекле, гремят курьерским поездом мимо на корму. Шпигаты не справляются – вода хлещет с бортов, точно кому-то вздумалось поливать море из брандспойта. Катер ворочается огромным зверем, с дрожью зарываясь в очередную волну и мощно отряхиваясь, упрямо вылезая к свету хмурого утра. Этот мертвенный свет превращает окружающий пейзаж в изрытые белыми расщелинами горы. Мы – щепка на воле волн, океан вокруг чудовищно огромен, мы живы только по его странной прихоти и даже невозмутимый громила-помощник в кресле штурмана тих и задумчив перед лицом непередаваемо чуждой человеку стихии. Писк радара. «Вот он», – с облегчением говорю я. Очередная волна в досаде бьет нас в скулу – Матиас перекладывает руль на правый борт. Столб брызг обрушивается вниз, стучит тяжелым дождем.

– Кимо, на корму. Серж, ты страхуй его. Привяжись, – командует шкипер.

Палуба – скользкий водный аттракцион. Шкот, которым я обвязываю себя, представляется жалкой соломинкой на фоне пенных потоков, то и дело окатывающих нас по пояс. Спасательный жилет превращают меня в неуклюжий манекен. Наше предприятие сейчас ясно представляется мне чудовищной авантюрой.

Огонек за бортом прыгает вверх-вниз. Вспоминаю, как низко сидит в воде рубка батискафа. Невольно ежусь, видя почти наяву, как обрушиваются холодные потоки в трубу шлюза, перехлестывая через почти декоративный козырек.

Джека цепляем только с третьей попытки. Кимо крепко упирается ногами, выбирая трос. Я почти повисаю на нем, второй рукой до боли стиснув скользкий металл леера. Я с какой-то безнадежностью думаю, что Джека сейчас расколотит о борт, и жду тупого звука с кормы, но его все нет, а Кимо выбирает и выбирает кольца, кажущиеся бесконечными. И внезапно Кимо перемещает свой вес, да так, что я едва не обдираю пальцы о его жилет, и когда я пытаюсь обрести равновесие, что-то неуклюжее ползет на коленях мимо меня и хватается судорожно скрюченными пальцами, и вода от очередной волны перехлестывает через его спину, и становится ясно: этого ей ни за что не оторвать от палубы.