Они помолчали. Потом молодой спросил:

— Ты много их знал, таких, с Восточного побережья?

— Ну, они у меня бывали. Иногда.

— Единственные образованные женщины, каких я знал, были у нас, где я жил, в учительском колледже. Студентки. Знаешь, — он тепло улыбнулся при воспоминании, — я тогда считал, черт побери, образование — это все. Но когда потом поглядел на их мужей, на тех, за кого они замуж повыходили — школьных учителей и все такое, слушай, я бы ни за что им не доверился. И к тому же они прямо готовы сесть мужику на шею — это им как «доброе утро» сказать. Я некоторое время учил таких верховой езде, там, дома.

— То, что у женщины образование, еще ничего не значит, — ответил Гай. — Женщина — это женщина. — Перед его глазами встал образ жены. На секунду он даже задумался, живет ли она по-прежнему с тем мужиком, которого он вздул шесть лет назад, когда наткнулся на них, устроившихся вдвоем в припаркованной машине.

— Ты развелся? — спросил Перс.

— Нет. Не стал с этим связываться. — Гая всегда здорово удивляло, как это Перс высказывает именно то, о чем он сейчас думает. — Ты как догадался, что я как раз про это и думаю? — спросил он с улыбкой. Его жгло любопытство, и смолчать он не мог.

— Черт, да я и сам не знаю, — сказал Перс.

— Ты всегда так делаешь. Я думаю про что-то, и ты сразу вступаешь и говоришь это вслух.

— Интересная штука!

И они поехали дальше в молчании. Сейчас они приближались к середине пустыни, где им будет нужно повернуть на восток. Гай теперь ехал быстрее, поскольку хотел поскорее добраться до точки встречи и спокойно сидеть там, дожидаясь появления самолета. Он продолжал поддерживать рычаг переключения передач и чувствовал, что тот все время пытается соскочить на нейтраль. Надо бы его починить. Уже приближался такой момент, когда ему понадобятся примерно пятьдесят долларов или придется продавать грузовик, потому что без ремонта он скоро станет бесполезен. А без грузовика и без лошади он останется только с тем, что у него в карманах.

Перс прервал молчание:

— Если я не выиграю в субботу, надо будет что-то придумать насчет работы — мне нужны деньги.

— Черт побери, ты всегда говоришь то, о чем я как раз думаю.

Перс засмеялся. Его порозовевшее лицо выглядело сейчас очень молодым.

— Почему это?

— Я как раз сейчас думал, — сказал Гай, — чем бы таким заняться, чтоб деньжат заработать.

— Так Рослин же дала тебе что-то.

Перс сказал это без всякой задней мысли, и Гай знал это, и тем не менее почувствовал злость, кровь яростно бросилась ему в лицо. За эти пять недель явно что-то произошло, и Гай не знал точно, что именно. Рослин стала звать Перса «умницей» и всякий раз, проходя мимо, когда тот сидел у нее в гостиной и выпивал с ними, целовала его в затылок.

Не то чтобы это само по себе что-то означало, потому что, как он прекрасно знал, женщины с Восточного побережья всегда так делают, это у них такая привычка. Особенно выпускницы колледжей, да к тому же разведенные. Что вызывало у него некоторое недоумение и о чем он все время раздумывал, так это то, как вел себя при этом Перс, который, казалось, почти не замечает этих ее поцелуев. Иногда даже создавалось впечатление, что он уже переспал с нею и теперь может не обращать на нее никакого внимания, как обычно делают мужчины, которые уже знают, кто тут настоящий босс. Но потом ему начинало казаться, что все дело в том, что Перса она не особенно интересует или, может быть, он сдерживается из уважения к Гаю.

И снова Гай ощутил страстное желание подзаработать деньжат какой-нибудь работой. Он чувствовал, что опускается на самое дно и скоро там будет, особенно если окажется, что Рослин действительно влюбилась в этого парня, что сидит сейчас рядом с ним. Подобное с ним уже однажды случилось, с его собственной женой, но теперь это пугало его значительно сильнее, и он не понимал почему. Не то чтобы он не смог обходиться без Рослин. Не было в мире никого и ничего, без чего бы он не смог обходиться. Она была примерно его возраста и всегда полна смеха, который не был смехом, и веселости, которая не была веселостью, полна авантюризма, но явно деланного, и он все это прекрасно знал, даже смеясь вместе с нею, или надирался вместе с нею в барах и на родео. Настоящая жизнь у него была только однажды, когда у него был свой дом, и жена, и дети. Он понимал разницу между тогдашним временем и теперешним, но невозможно же навек сохранить все, что имеешь, так что он никогда особенно не задумывался о том, чтобы что-то сохранить, и не слишком расстраивался, если что-то терял. Всю свою жизнь он был таким же, как сидящий сейчас с ним рядом Перс Хаулэнд, — перекати-поле, вечно в дороге или готовый снова пуститься в путь. И только тогда, когда он обнаружил жену с посторонним мужчиной, он понял, что у него был в жизни свой столб, к которому он был привязан, причем с полным для себя удовольствием. Он уже несколько лет не виделся с нею и с детьми и очень редко вспоминал о ком-то из них. Ничуть не чаще, чем думал о нем его собственный папаша после того дня, когда он получил в свое распоряжение пони — ему тогда стукнуло четырнадцать, — чтоб ездить с их ранчо в город, и поехал дальше, в Монтану, и проторчал там три года. Он жил в этих краях так же, как жил его отец, и куда бы он ни отправлялся, перед ним всегда был широкий простор, и это во вполне достаточной мере связывало его с отцом, а потом с женой и детьми. И теперь с ним вполне могло однажды такое случиться — что в каком-нибудь городке или на каком-нибудь родео, куда его может случайно занести, он вдруг оглянется через плечо и неожиданно увидит свою дочь или одного из сыновей или же, наоборот, никогда с ними не встретится. По сути дела, у него никогда не было ощущения, что он их бросил — или вовсе не бросал, — поскольку все они были живы и жили на этих же самых просторах, в прериях, потому что все в этих местах всегда было за пределами самого дальнего полета воображения, далеко-далеко, и сам он по большей части работал в одиночку или с двумя-тремя парнями и в любом случае в дальних горах.

Теперь в отдалении можно было разглядеть сверкающую стену раскаленного воздуха, волнами поднимающегося с плоской глинистой равнины, куда им нужно было добраться. Они уже приближались к ней, и вот она открылась перед ними за стеной горячего воздуха, и они в очередной раз могли убедиться, насколько она бесконечна — дно доисторического озера тридцати миль в длину и семнадцати в ширину, зажатое между двумя горными хребтами. Это была плоская безжизненная равнина бежевого оттенка, на которой не росло ни травы, ни кустарников, даже камней тут не было; здесь можно было гонять на машине, делая сотню миль в час, свободно сняв руки с руля и вообще ни на что не натыкаясь. Они продолжали ехать в молчании. Грузовик перестал трястись, когда колеса покатились по более плотной почве, где почти не было поросших полынью кочек. Волны разогретого воздуха вставали перед ними плотной стеной, их почти можно было пощупать. Потом грузовик покатился еще более гладко, и они оказались на глинистом дне бывшего озера, и когда миновали пару сотен ярдов, Гай затормозил и выключил двигатель. Воздух был неподвижен, вокруг царило мертвое молчание, пронизанное солнечным светом. Открыв дверь, он услышал, как заскрипела петля, чего он раньше не замечал. Они побродили вокруг, слыша при этом, как их рубахи скребут им по спинам, и даже шорох рукава, задевшего за штаны.