Он слышал, как шелестит шелк, обтекающий ее тело, и чувствовал слабый запах пряного вина, исходящий от нее. Лукреция повернулась к нему спиной, и Джон увидел, что корсаж не зашнурован. Когда он приблизился к ней в свете свечей, платье соскользнуло с ее плеч и легло мягким ворохом у ног.

В приемном дворе Калибут Пардью прокричал новости про Охвостье Кромвеля и Бербонский парламент, про восстание Пенраддока и падение лорд-наместников. Но тяжелые черные портьеры в Солнечной галерее по-прежнему оставались задернутыми. Живот у Лукреции с той ночи не увеличился. За стенами усадьбы незаметно сменялись времена года: зима спешила к весне, весна врывалась в лето, лето клонилось к осени, потом год кончался и начинался следующий. Джон вдыхал запах Лукреции и ощущал тепло ее тела рядом.

— В твоем саду было так же? — сонным голосом спросила она. — Там так же наслаждались друг другом?

Джон улыбнулся:

— Вряд ли им выпало такое же счастье, как нам.

Каждый год в День святого Андрея он готовил праздничный ужин и подавал его на подносе. Каждый год Лукреция поднимала на него глаза:

— Если хочешь, можешь сесть рядом со мной, мастер Сатурналл…

Блюда становились все роскошнее. В усадьбу стали прибывать бочки и клети, каких Джон не видел с дней, когда шла подготовка к бракосочетанию Лукреции. Открывая их, он находил померанцы, мадейрский сахар, шафран, мускатный орех и перец. Кухня снова наполнилась горько-сладкой духотой и облаками пара, напоенного богатыми ароматами и острыми запахами. В новостных листках из Каррборо сообщалось о постоянном отсутствии лорд-протектора в местах, часто посещавшихся прежде, потом о смерти его дочери и наконец о болезни, названной в «Mercurius Bucklandicus» меланхолией. Потом, через неделю после Михайлова дня, когда осень плавно переходила в зиму, толпа разгоряченных селян из Кэллок-Марвуда поднялась по склону холма и вошла в ворота усадьбы. Они шагали по подъездной аллее, горланя песни, радостно вопя и поминутно прикладываясь к кожаным флягам. Привлеченные шумом, Джон и Филип поспешили наружу, чтобы встретить буйное сборище. Пересекая второй внешний двор, Джон увидел, как Лукреция в сопровождении мистера Фэншоу выходит из Большого зала и останавливается на крыльце, хмуря лоб. При виде хозяйки Бакленда крестьяне заорали еще громче, и их предводитель поднял флягу, шутливо салютуя:

— Мы пришли выпить за лорда Железнобокого, ваша светлость! За нашего лорд-протектора! Дьявол, помилуй его душу!

Лукреция нахмурилась сильнее, возмущенная разнузданным поведением.

— И его железную задницу тоже! — гаркнул другой мужик.

Потом закричали хором и все остальные:

— Кромвель умер! Да здравствует король!

Все люди во дворе опустили свои инструменты, побросали на землю свои ноши и начали переглядываться. Недоумение на их лицах сменилось ликованием.

— Все кончено, Джон! — воскликнул Филип.

Кожаные фляги пошли по рукам, мужчины толкались, обнимались и восторженно вопили.

Джон кивнул и отхлебнул из фляги. Но когда он обернулся, Лукреция неподвижно стояла на крыльце, безмолвная, как и он.

— Нашему раю пришел конец, — сказал Джон, когда они встретились в Солнечной галерее ночью.

— И ты так легко покинешь наш сад? — Лукреция через силу улыбнулась.

— Он никогда не принадлежал нам. Мы просто в нем гуляли.

— Адам и Ева тоже.

— Они были изгнаны из рая.

Из книги Джона Сатурналла:

Вновь восстановленное блюдо для вновь восстановленного короля, носящее название «Троянская свинья» и являющее собой Иерархию Мясных Животных, от низших до самых благородных

Каждому Восстановлению необходимо предшествует Распад, как за каждым несчастьем неизменно следует счастье. Падение Эдема обернулось величайшим благом для Земли, ибо произраставшие в нем плоды распространились повсюду, и, противным образом, беспечная праздность Адама преобразовалась в лень, как впоследствии ее нарекли наши неутомимые церковники, а любовь к нему жены Евы сделалась похотью. В наши дни возвращение короля — золотое воспоминание. Но золото это не для всех блестит одинаково ярко.

Как низшее животное может скрывать в своей утробе благородное, так, напротив, внутренности превосходного зверя могут оказаться вредотворными, наподобие тех, что троянцы обнаружили в коне, оставленном греками под стенами Трои. Многие предрекали беду, когда сын покойного короля вернулся, и иные из них заслуживали злополучья больше, чем другие. Но все разделывали поданное Блюдо и находили в нем каждый свое воздаяние, справедливое или нет.

Возьмите всех нижеперечисленных животных и птиц, каких сумеете достать и подогнать по размерам друг к другу: свинью, овцу, козленка, ягненка, гуся, каплуна, утку, фазана, куропатку, перепелку, воробья и корольковую пеночку.

Выпотрошите туши животных и удалите кости. Ощипите и выпотрошите всех птиц, за изъятием корольковой пеночки, которую надлежит только ощипать. Начав с последней, зашейте каждую тушку и тушу в предыдущую и начиненную таким образом свинью поставьте жариться над углями или поленьями, горящими медленным огнем. Древние римляне взамен кишок укладывали колбаски, а в брюшной полости прятали живых певчих птиц, но кулинары нашего благоразумного времени воздерживаются от подобных излишеств. Постоянно вращайте свинью на вертеле, чтобы внутренности хорошо пропеклись. Двух дней и одной ночи для жарки будет довольно. Затем проткните все слои мяса шпагой и убедитесь, что истекающий сок совершенно прозрачен…

* * *

Один глаз у Клафа раздулся, как жаба. Другой полностью заплыл черно-фиолетовым кровоподтеком. Зажатый в толпе Джон видел, как шевелятся разбитые и распухшие губы, бормочущие молитву. В грязных лохмотьях, с обритым черепом в струпьях, Эфраим стоял на эшафоте посреди Каррборовского рынка, между двумя мужчинами с тяжелыми челюстями, один из которых сейчас затянул потуже петлю из грубой веревки у него на шее.

— Вздергивайте мерзавца помедленнее! — проорал кто-то в первых рядах толпы, обращаясь к палачам на сколоченном наспех помосте. — Покажите нам его язык!

Рыночная площадь с утра заполнялась медленно, но теперь здесь было не протолкнуться. Пятая казнь за последние пять недель, сообщил Джону какой-то мужик. Джон, Филип и Джемма оставили телегу с грузом на постоялом дворе под присмотром Адама. По настоянию Джеммы они заняли места на площади пораньше, но сейчас Филип дотронулся до ее плеча:

— Пошли отсюда, Джемма. Хватит уже.

Молодая женщина помотала головой, не отрывая взгляда от помоста. Перед Эфраимом стояла испещренная бурыми пятнами колода с приколоченным к ней наручником. Завершив молитву, он дико уставился на нее, сотрясаемый новым приступом ужаса.