Шон обнаружил коллекцию скальпов Клер – или то, что могло служить их эквивалентом. Клер Ист любила острое, но больше чеснока и красного вина она нуждалась в мужчинах. Потайная папка говорила об этом столь явственно, что угасшие было надежды Шона воскресли, и в тот же вечер он за пять шиллингов договорился с Майклом, что тот нарисует в альбоме Шона портрет Клер Ист.

Майкл занимался в классе рисования и имел возможность написать портрет так, что модель об этом даже не подозревала. Результат превзошел ожидания Шона. В конце следующего урока он представил портрет Клер. Она отпустила класс и сказала:

– Шон, не задержишься немного?

Когда помещение опустело, Клер открыла альбом со своим портретом.

– Это ты нарисовал, Шон? – спросила она. – Очень неплохо.

Достаточно невинный вопрос, но разница между портретом и мазней самого Шона настолько очевидна, что даже он понял, что опасно приписывать себе авторство.

– Я хотел сказать, что я, – откровенно признался он, – но не могу вас обманывать, мисс Ист. Я заплатил брату, чтобы он нарисовал его для меня.

– Зачем, Шон?

– Потому что вы мне очень нравитесь, – пробормотал он, и, к своему удивлению, она увидела, что он действительно покраснел. Клер была тронута. До этого разговора мальчик ей не нравился. Нахальный и дерзкий, он плохо влиял на класс. И она была уверена, что это он крадет ее сигареты.

Неожиданная чувствительность ее удивила, и неожиданно она поняла, что нахальство объясняется желанием привлечь ее внимание. Она смягчилась и в последующие дни показывала Шону, что простила его, оделяя небольшими подарками: от одобрительной улыбки до нескольких лишних минут, посвященных его творческим устремлениям.

В ответ Шон начал оставлять подарки в ее столе, тем самым подкрепив подозрение Клер, что он забирался туда и раньше. Однако воровство сигарет прекратилось, и она без комментариев принимала подношения, цветы и фрукты, только улыбалась и кивала, проходя мимо его мольберта.

Но вот однажды в пятницу после уроков она открыла ящик и увидела в нем синюю эмалевую коробочку с надписью золотыми буквами на крышке «Гаррардс» [261]. Повернувшись спиной к классу, она открыла коробочку и едва не выронила ее, когда поняла, что в ней брошь из белого золота. В центре красовался большой сапфир, и даже Клер, не разбиравшаяся в драгоценных камнях, поняла, что камень исключительный. Сапфир был окружен мелкими бриллиантами, расположенными в виде звезд. Брошь должна была стоить много сотен фунтов – столько денег сразу у нее никогда не было. При ее нынешнем жалком жалованье этого ей было не заработать и за год.

Шон взял брошь с туалетного столика матери и спрятал в соломе на конюшне, дожидаясь, пока стихнет шум. Шаса, разъяренный такой непорядочностью, лично допросил всех слуг. До сих пор в доме не крали ничего, кроме выпивки. Когда его расследование ни к чему не привело, Шаса вызвал полицию. К счастью для Шона, одна из служанок ранее отбывала шестимесячное заключение за кражу у нанимателя. Очевидно, виновна была она, и винбергский суд приговорил ее к полутора годам заключения, причем ее виновность доказывалась упрямым нежеланием вернуть украденную брошь. Так как девушке не было еще двадцати одного года, ее отправили в Поллсмурскую женскую тюрьму [262].

Шон выждал еще десять дней, чтобы инцидент забылся, прежде чем сделать подарок предмету своей страсти. Клер Ист подверглась сильнейшему искушению. Она понимала, что брошь, скорее всего, украдена, но, с другой стороны, испытывала обычные для себя серьезные финансовые затруднения. Только поэтому она и взялась за свою нынешнюю работу. И с тоской вспоминала ленивые дни еды, выпивок, рисования и занятий любовью, – дни, которые и привели ее к нынешним затруднительным обстоятельствам. Брошь все решила бы. Совесть не мучила Клер, однако женщина опасалась, как бы ее не обвинили в воровстве. Она знала, что ее вольная творческая душа за решеткой женской тюрьмы увянет.

Она незаметно положила брошь обратно в ящик и до конца урока была рассеянной и думала о своем. Курила сигареты одну за другой и держалась подальше от того конца класса, где Шон с невинным видом необычно усердно трудился за мольбертом. Ей не потребовалось говорить, чтобы после звонка он остался. Шон сразу пошел туда, где она сидела за столом.

– Понравилось? – негромко спросил он. Клер открыла ящик и выложила брошь на стол между ними.

– Я не могу принять это, Шон, – сказала она. – Ты сам понимаешь.

Она не хотела спрашивать, где он это взял. Не хотела знать и невольно протянула руку, чтобы в последний раз коснуться коробочки. Эмалевая поверхность походила на только что снесенное яйцо, гладкая и теплая на ощупь.

– Все в порядке, – тихо сказал Шон. – Никто не знает. Думают, что ее взял кто-то другой. Все нормально.

Неужели этот мальчик так легко разгадал ее? Клер смотрела на него. Одна безнравственная душа распознала другую? Ее рассердило, что она так раскрылась, что он так легко обнажил ее алчность. Отняла руку от коробочки и положила на колени.

Глубоко вдохнув, Клер собралась с силами, чтобы повторить отказ, но Шон опередил ее: раскрыв свой альбом, достал оттуда три отдельных листка. Он положил их рядом с коробочкой, и Клер с шумом выдохнула. Это были ее собственные рисунки из ее папки трофеев, все подписанные ею.

– Я их взял – справедливый обмен, – сказал Шон, и она посмотрела на него и впервые увидела ясно.

Он молод только годами. В афинском музее Клер пленила мраморная статуя великого бога Пана в образе мальчика. Прекрасное дитя, но с налетом древнего зла, притягательного, как сам грех. Клер Ист не была учителем по призванию, ей не претило развращение молодых. Просто она раньше не думала об этом. Обладая изрядным сексуальным аппетитом, она испробовала почти все, включая партнеров своего пола, хотя эти неудовлетворительные попытки давно оставила. Мужчин она познала, в библейском смысле этого слова, самых разных – разного роста, сложения, цвета кожи. Она брала их, а потом отбрасывала с каким-то непонятным пылом, искала все новых восторгов, которые, казалось, не