Подполковник не выдержал и фыркнул:

— Вольно ж тебе чушь всякую нести! К тому же этот дом не гэбэшный. Коли ты такая мудрая, могла бы и сама сообразить. Кто бы тебя туда пустил…

Даша пожала плечом, показывая, что спорить не собирается и примирительно добавила:

— Значит, вашему консьержу просто не нравится, когда один мужчина остается ночевать у другого. Согласись, не все обладают моей широтой взглядов и…

Гладко выбритые щеки подполковника слегка порозовели.

— Слушай, отстань, а? Дай отдохнуть от твоих острот.

Поскольку подполковник сразу направился на кухню и даже пообещал и ей приготовить кофе, Даша поспешила на поиски месье Кервеля. Бабкин пасынок был человеком трепетным и в отсутствие нянек мог запросто рассыпаться.

Филиппа без труда удалось отыскать по запаху. Аромат его изысканной туалетной воды вел в спальню, которая когда-то была выделена в Дашино пользование. Нежный флорист полулежал в кресле, прикрыв задумчивые очи изящной ладошкой.

«Интересно, рассказал ему Полетаев, куда и зачем ездил?» — подумала Даша, а вслух спросила:

— Как дела, mon cher Фи-фи? Не скучали тут без нас? Она уже приготовилась выслушать горестные причитания по поводу констатации смерти Алексея Скуратова или радостный восторг относительно обнаружения Богдана, но месье Кервель лишь убрал руку от лица и посмотрел на вошедшую взглядом, устремленным в межмолекулярное пространство.

— Это грандиозно! — с пафосом прошептал он. «Так-так, — сделала вывод Даша. — Судя по всему, наш милый друг еще не в курсе».

В принципе этого следовало ожидать — Полетаев не тот человек, который просто так будет делиться полученной информацией. Даша впервые обрадовалась этому его качеству: сейчас она чувствовала себя слишком разбитой, чтобы приступать к обсуждению какой бы то ни было проблемы.

— Грандиозно? О чем это вы, Фи-фи?

Упав на тщательно застеленную кровать, Даша сладко потянулась. Как приятно почувствовать себя почти дома, с почти родственником. Филипп Кервель был вежливым, изысканным и вместе с тем по-домашнему уютным существом. Редко кому удавалось сочетать в себе столь противоположные достоинства.

— Я о Сурикове.

— О Сурикове? — Даша попыталась припомнить фигуранта с такой фамилией. — Каком именно?

Филипп встал и неожиданно торжественно произнес:

— Вчера, пока вас не было, я имел счастье посетить Третьяковскую галерею.

— Ах, вот оно что… — Молодая женщина с трудом удержалась от улыбки. — Ну и как вам там?

— Боже мой, Ди-ди, я и предположить не мог, что это так!

— «Так»? Как «так»? Что вы имеете в виду? — Дашу страшно тянуло в сон: в поезде она очень плохо спала, но поддерживать разговор о русском искусстве полагала своим общественным долгом, святой обязанностью искусствоведа и потому раскрыла глаза пошире, как бы демонстрируя интерес.

Филипп прижал ладони к груди и прошептал тихо и страстно:

— Это так животно! Вы понимаете, Ди-ди, это почти неприлично, совсем как… порно.

Сонливость как будто рукой сняло. Даша привстала и диковато оглядела француза:

— Господи, о чем вы? Какое еще порно в Третьяковке? Кто его там выставил?

— Суриков! — выдохнул Кервель. Повисла пауза.

— Хочется верить, что мы все-таки говорим о разных людях, — кое-как придя в себя, пробормотала Даша. — Послушайте, Филипп, из нас троих кто-то точно сошел с ума: или вы, или я, или министр культуры. Объяснитесь — куда вы ходили и кого вы там видели.

— Я ходил в Третьяковскую галерею, — терпеливо пояснил Филипп.

— Так, — кивнула Даша. — Продолжайте.

— Там были выставлены картины русских передвижников.

— И это допускаю.

— В частности, картина Сурикова «Боярыня Морозова». Даша скрестила руки на груди:

— И?..

— Скажите, Ди-ди, вы видели лица этих людей?

— Конечно видела. — Даша неуверенно улыбнулась, она все еще подозревала какое-то недопонимание. — Мой Бог, конечно я их видела, и не раз! Прекрасная живопись.

— Прекрасная?! — Месье Кервель воздел руки. — Как вы можете так спокойно говорить об этом? Все нутро мое восстает! Это так животно! Их лица показывают все без малейших купюр. Все самые низменные чувства — страх, предательство, наслаждение от предчувствия чужой смерти — все, все там! Уверю вас, даже в самом жестком сексе вы не встретите подобною откровения. Нет, я должен это видеть еще раз!

Пребывая в каком-то трансе, Филипп снова потряс руками и выбежал из спальни. Даша растерянно смотрела на дверь. Затем, очевидно находясь под впечатлением от услышанного, она прошла в кабинет подполковника и отыскала на книжных полках альбом с передвижниками. Найдя нужную репродукцию, она подошла к окну.

Действительно, впечатление даже от репродукции было сильным, но все же Даша не испытывала и десятой доли тех чувств, о которых говорил ей Кервель. Хотя…

— Читаем?

Полетаев держал в руках соломенный поднос с двумя крошечными кофейными чашечками. Темно-зеленый тончайший фарфор покрывала изысканная китайская роспись.

— Нет. — Даша склонила голову, пытаясь взглянуть на картину под иным углом. — Рассматриваю порно.

Чашечки жалобно звякнули. Полетаев осторожно поставил поднос на стол и подошел к ней. С некоторым недоверием он глянул на репродукцию, затем перевернул альбом обложкой к себе и снова раскрыл на той странице, которую изучала Даша.

— Прости, мне кажется, или это все-таки Суриков?

— Суриков.

— Э-э-э, подруга, да я смотрю крепко тебя прижало. — Подполковник сочувственно потрепал Дашу по плечу. — Пора бы тебе кого-то найти, иначе это плохо кончится…

Позеленев, как тот фарфор, молодая женщина зашипела:

— Еще одна шутка с твоей стороны…

— С моей стороны?! Ведь это ты сказала, что рассматриваешь порно!

— Это сказала не я. — Даша опять принялась исследовать репродукцию. — И знаешь… Сейчас мне тоже кажется, что какая-то определенная доля истины здесь есть.

— В чем? — Подполковник смотрел на нее сверху вниз. — В том, что боярыня Морозова — прообраз Эммануэль? Это тебя в университете так научили? Мило, нечего сказать…

Даша снова ощетинилась.

— Солдафон, он и есть солдафон! Твой предел — урок черчения в четвертом классе. — Она закрыла альбом и снисходительным взором окинула собеседника. — Кто говорит о внешнем? Речь идет о том, что в простых, казалось бы, образах тонко чувствуюший зритель сумел разглядеть тот психоэмоциональный настрой, который автор подсознательно вложил в…

— А под зрителем ты, конечно, подразумеваешь нашего дражайшего Фи-фи?