– Вась, я… Прости.

– Детский лепет! – крикнула она и глубоко вздохнула, чтобы остановить рыдания. Вот от кого я не ожидала. Стоящая рядом Ани смотрела так, что хотелось спрятаться, но именно от нее я ждала разноса.

– Детский лепет, – повторила Василина твердо. – Как ты могла, Марина? Как ты могла? Как теперь доверять тебе? Ты поставила под удар не только себя, но и всю семью!!! Я думала, в твоей голове есть хотя бы немного ответственности!

Она сжимала кулаки и повышала голос, а я нехотя косилась на нее. Сказать, что ранена, – точно убьют.

– С этого дня, – сказала Василина яростно, – никакой работы. Никаких выездов. Ты сидишь во дворце до тех пор, пока мы не будем уверены, что ситуация с темными разрешилась. И видят боги, если мне понадобится запереть тебя в камере, я это сделаю! В твоей голове больше глупости, чем у Каролины!

Я начала злиться.

– Ты забыла, что я не маленькая девочка, чтобы ставить меня в угол, Вась, – очень четко проговорила я.

– Я, – жутким тоном ответила она, – имею право решать, что ты можешь, а что нет, Марина.

– Не имеешь, – голос мой сипел и срывался. – Ани оговаривала, что мы можем жить как хотим.

Василина как-то нехорошо сощурилась – но тут Ангелина взяла ее за руку. И шагнула ко мне. Я едва удержалась, чтобы не поежиться от светлого взгляда ее ледяных глаз. Сестра подавляла, несмотря на то что была меньше меня.

– Я, – проговорила она с таким презрением, что мне захотелось орать и кусаться, – крайне разочарована в тебе, Марина. И я поддержу Василину.

Я начала задыхаться. Вскочила, забыв про боль и пережитый страх. Меня – под домашний арест?!

– Мне двадцать три года, – рявкнула я, – и пока за эти годы семья не давала мне ничего, кроме понимания, что я у вас кривое колесо! Я с шестнадцати лет зарабатываю себе на жизнь, и мне нахрен не нужны ни этот статус, ни ваша опека! Идите к черту, сестрички! Вы даже не дали мне объясниться!

– Марина. Закрой рот, – сухо процедила Ани.

– А то что? – внятно и с вызовом спросила я и увидела, как она дернула рукой, словно хотела влепить мне пощечину.

Воздух похолодел.

– Катя – одна, ей никто не пришел бы на помощь, – я попыталась дышать глубоко, потому что на язык уже просились слова, которых мне не простят. Рана стреляла болью. – Я не могла ее оставить. Да как вы не понимаете! Я бы не простила себе, если бы ее убили!!!

– Катя – не член семьи, – тяжело проговорила Ани. Она даже отошла на несколько шагов – видимо, боролась со своими искушениями. – А ты – не боец и не спецназовец и можешь только помешать в таких ситуациях. Ты ответственна перед семьей, перед страной, перед нашими предками. И в таких случаях приходится принимать нелегкие решения. И да, – она повысила голос – и он сорвался в конце, – нести ответственность за последствия этих решений всю жизнь! Всю жизнь, Мари, – добавила она убежденно. – Василина этим занимается каждый день, от ее решений каждый день зависят жизни людей! А ты – разве ты настолько глупа, чтобы не понимать этого? Или Катерина для тебя ближе родных?

– Почему мне нужно делать выбор? – спросила я дрожащим голосом. То ли от холода, то ли от потери крови меня начало трясти.

– Ты представляешь, что было бы с нами, если бы тебя убили? – тихо и страшно спросила Василина. Она уже не плакала – стояла неестественно ровно, кусая губы и обхватив себя руками. – А если бы они начали шантажировать меня тобой? Поставили бы перед выбором, трон или ты?

– Ну надо ведь принимать нелегкие решения, – едко сказала я, – пришлось бы выбрать трон. Ты бы поплакала немного, конечно, но что делать…

Я увидела только, как Вася расширила посветлевшие глаза, как-то судорожно вздохнула, побелела, махнула ладонью – и меня унесло к стене, впечатав в камень. От шока и боли сознание начало уплывать, и я перестала видеть – только слышала глухие отдаляющиеся голоса.

– Боги, боги, Марина!!! Я не хотела! Марина!!! – отчаянный голос Василины.

– Она ранена, Вась. Смотри. Осторожнее.

– Ани, я не хотела, не хотела! – рыдания и какой-то жуткий сип. Руки, трясущие меня, прижимающие к теплому телу.

– Я зову врачей. Успокойся. Успокойся, Вась.

Старшая сестра, как всегда, собранна.

– Ненавижу ее! Боги, как я ее ненавижу! Я поседела за эту ночь!!! Мариша, Мариша, – рыдания, укачивания, – милая, прости… Я так за тебя волновалась! Какая же ты дура! Как мне хочется тебя убить! Мариша… сестренка… малышка моя…

Я хочу сказать, как мне горько и обидно, но вместо этого изо рта течет слюна, я захлебываюсь кашлем и хриплю. Венценосная сестричка что-то выговаривает мне, причитает, качает – долго, больно, – затем меня куда-то несут. Открывают веки, светят в глаза. Белый человек надо мной похож на смерть, только у смерти не может быть такого встревоженного лица.

– В операционную! Бок жжет – его стерилизуют, вена ноет – в ней игла.

Анестезия, но я все чувствую. Как меня чистят, как шьют. Боль бесконечна, а у меня перед глазами – сотни чудовищ, странные высокие леса с огромными деревьями, две луны на небе и Алинка с повисшими черными крыльями на руках у какого-то мужчины. Вася, поднимающаяся из лавы и взрезающая себе вены. Ангелина, парящая птицей над горячим песком, и волна огня, расходящаяся от нее. Высокий красноволосый мужчина идет к ней сквозь этот огонь – его кожа покрывается ожогами, его волосы сгорают в пламени. Что это? Страхи, метафоры, картины будущего или прошлого?

Становится горячо – я тону в лаве, захлебываюсь в ней, а огненный бык вгрызается в мое тело там, где рана, и вырывает кусок мяса.

– Мартин, – сиплю я, потому что моего друга, моего дорогого мужчину разрывает на куски огромная стрекоза.

– Я – это навсегда, – говорит он мне обескровленными губами и нежно целует в уголок рта.

– Добавить анестетика!

Бред заканчивается писком аппаратуры – я вижу волны звука, синие, желтые, красные, они подбрасывают меня вверх-вниз, все выше и выше – и я улетаю куда-то в темное небо, с которого глазами-звездами смотрит на меня Люк.

Пятница, 30 декабря, Форштадт

Люк Дармоншир

С утра Люк отдался в руки виталиста. Голова трещала, есть не хотелось – поганый алкоголь подавали на форштадтском балу. Маг быстро вывел остатки похмелья из организма, и теперь Дармоншир, приняв ванну, жадно пил воду, пока перед ним выставляли завтрак. Не хотелось предстать перед княгиней с опухшей мордой.

Леймин, выслушав его, покачал головой.

– И чего вы добились? Если Дьерштелохт не идиот, то все понял.

– Вот и прекрасно, – невозмутимо откликнулся Люк, допивая вторую чашку кофе. – Время обдумать и засуетиться у него было. Сегодня предложу ему встретиться наедине. Там-то и повяжем.