Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цыбуля головой замотал в испуге. А Скоморох с Полудурком уже сбрасывались на склянку и не расслышали вопроса.
— Отдохнуть надо. Дожить до сезона. А там и подумаем. Мертвая голова — не единственная заимка. А я в своей останусь. Дедовой. Это уж точно, — звякнул ключами от притыкинского дома Тимка.
— Один? — удивился Иван Степанович.
— Время есть, подумаю, — ответил бригадир и, расписавшись за сданную пушнину, пошел домой.
Просторный дом Притыкина, единственный на всей улице, давно не знал человечьего тепла. Его окна смотрели на соседей и прохожих темными глазами. Из его трубы давно не вилял дымок.
Может, оттого так охнуло крыльцо, почувствовав тяжесть ступившего человека. И предупредило весь дом скрипучим голосом: новый хозяин пришел.
Тимофей снял замок, осторожно отворил дверь. Пахнуло холодом, сыростью, горем. Он снял шапку у порога. Перекрестился на образ. И, став на колени, долго благодарил Бога за возвращение в село живым и здоровым. Просил помочь, не оставлять сиротой в этой жизни.
И только после молитвы, встав с колен, принялся топить печь, принес воды, подмел в доме. Умывшись, сел на место старика, хозяина.
И только хотел закурить, стук в окно услышал.
— Кого черт несет? Отдохнуть не дадут, — разозлился Тимка, открывая дверь.
Дарья стояла на крыльце, переминаясь с ноги на ногу.
— Входи! — удивился Тимка и обрадовался.
— Не ждал?
— Нет, — признался честно.
— А я на огонек зашла. С работы шла. Дай, думаю, загляну. С возвращением тебя, Тимофей. Много наслышана о твоих кен- тах. И о самом много говорят.
— Да ты присядь, — подвинул стул.
Дарья словно не слышала. Заглянула в комнаты, на кухню. На пустую плиту.
— Да у тебя и поесть нечего! Что ж так жидко, охотник? — Она рассмеялась.
— Не успел. До завтра оставил.
— А ты что же, на пустой живот ночь коротать будешь? Так не пойдет!
— Магазин и столовая закрыты. Придется потерпеть. Ты уж извини, угостить нечем.
Дарья подошла так близко, что у Тимки сердце заколотилось, словно куропатка, пойманная в силки.
— Вспоминал меня в тайге? Иль забыл вовсе?
— Всегда помнил. Всюду. Даже снилась ты мне, — не смог он соврать.
— Отчего же не приходил, не навестил ни разу?
— Не мог. Поверь, правда это.
— А сегодня?
— Не думал. Устал.
— Я тоже устаю. Но как-то надо выжить. Я, знаешь, слова деда тебе должна передать, — смутилась Дарья. И продолжила: — Дядя Коля в тот день позднее всех из бани вышел. И говорил, чтобы я тебя ждала. Я смеялась: мол, подожду, какие мои годы? А он подошел и серьезно так сказал: «На што душу мужичью измаяла навовсе? Он цельными ночами тебя кличет. Единую. Ты его судьба. И не моги забидеть, с другим сойтиться!» А и поверила, что не шутит дед. А он мне о сыновьях сказал. Мол, в пору студеной старости не согрели они его теплом сыновьим. Забыли, отвернулись до единого. Оттого ни в дом, ни на могилу ногой пусть не ступят. Тебе все отдает. Но… Чтоб ни одна копейка не ушла на дела черные, воровские. Хотел тебя видеть сильным и здоровым, как тайга, светлым, как его заимка. И просил, чтобы в день его смерти помянул ты его по-чистому. И еще! Если на то будет добро в сердце твоем, остаться в Трудовом вместо него, Притыкина. Всюду и везде…
— А умер он отчего?
— Сердце подвело. Так врач сказал. Болело. А дед не признавался и не лечил его. Наверное, из-за детей. Они не хоронили. Адресов никто не знал. Видно, не писал им дядя Коля. Много лет не знались, — тяжело вздохнула Дарья.
— Обидно за старика. Имея детей, остаться одному… Такое пережить не всякий сможет. Это, пожалуй, труднее, чем в тайге, в одиночку — на медведя. Тут еще судьба может пожалеть и уберечь. А вот от горя никуда не уйдешь, не спрячешься…
— Вот так и он говорил, — поддакнула Дарья.
— А как ты управляешься в бане? Все еще одна? Иль взяла кого в кочегары?
— Да будет тебе! Одна, конечно.
Тимка притянул Дарью к себе за плечи.
— Скучала? Иль забыла, как звать?
— Если б забыла, зачем бы пришла?
Тимка закрыл дверь на крючок. Сдвинул занавески на окнах.
— Даша, я так долго шел к тебе. Через всю тайгу…
Дарья обвила руками шею Тимки. Устала одна. Надоело быть
сильной. Да и кончается ее короткое, как сон, бабье лето. За ним — зима.
Едва Тимофей коснулся выключателя, в дверь постучали. Требовательно, настойчиво. Так умела лишь милиция…
Тимка открыл дверь, дрогнув сердцем.
В дом вошел Филин, держа за руку худую блеклую девчонку лет четырех-пяти.
Бугор был трезв. Но из карманов торчали две склянки. Увидев Дарью, понял что-то. Спросил:
— Не ко времени я, Тимоха?
— Валяй, ботай.
— Не фартит мне. Хотел с кентами бухануть. Возвращение обмыть. А тут вот эта. На ступенях магазина воет. Мать у ней увезли. В больницу. Одной в доме страшно. Изревелась вдрызг. Ботает, с утра не хавала. Я б взял в барак, да там — мужики. Ей бы мать дождаться. Да и привел к тебе. Но не ко времени, — смутился бугор.
— Я ее возьму, — подошла к девчонке Дарья.
Но та отвернулась. Обхватила Филина, воткнулась в живот бугра нечесаной головенкой.
— Не хочу к ней! Я к тебе пойду! — полились слезы на ботинки и брюки фартового.
— К соседям бы отвел, — посоветовал Тимка вконец. расте- рявшемуся бугру.
— Так в соседях — мы. Она рядом с нашим бараком живет. И как не пофартило — недавно в Трудовом. Ни
они, ни их никто не знает. Обжиться не успели. Черт! Во влип! Как последний фраер!
— Пойдем ко мне, — попыталась догладить девочку Дарья, но та отвернулась. Цепко ухватившись за руку Филина, не выпускала ее.
— Ни к кому не похиляла. А ко мне — враз! — похвалился бугор и вздохнул, не зная, что ему теперь делать.
— Придется тебе к ней хилять. До матери пожить в их доме, — подсказал Тимка.
— Я в чужой хазе, сам знаешь, с чем засветиться могу. Не- ет, это не пойдет.
— Тогда к участковому отвести надо, пусть определит ребенка. Ну куда ты с ней, в самом деле? — вырвалось у Дарьи.
Бугор глянул на нее так, что у бабы язык замер. Ухватив ребенка под мышку, вышел, не попрощавшись.
Тимофей сник. Он знал: «закон — тайга» карает каждого фартового, если он обидел ребенка или не накормил брошенного, не пристроил его дышать…
Придумали фартовые иль так совпадало, но ребятня, попадавшая к законникам, приносила с собой удачу, жирные навары.