Она снова Кари, вернулась в родное тело. Кричали все, даже Шпат пытался привстать, тянул к ней руки. Пахло гарью, сильные руки – Мирен – срывали с нее одежду, куртку. Его нож вспарывал швы.

– Я в порядке, в порядке, – убеждала она, даже не зная, что с ней могло быть не так.

Боль хватила через секунду. Плечо обожгло, как огнем, – а потом Мирен показал ей черное пятно на куртке, опалину прямо над раной.

– Это сделала я? – спросила она.

– Да, – сказал Онгент. Бледный, со слезящимися глазами, он тяжело опирался о стену.

Кари взяла у Мирена куртку и рассмотрела обгорелое место. Обугленная отметина раза в два больше ее ладони, но когда она потрогала пятно, с него осыпалось пять хлопьев сажи. Она вложила пальцы в дыры, и они точно совпали.

– Нижние боги, – проговорила она, а потом повращала плечом. Никакой боли не было совсем. – Эй, получилось!

– Кариллон, – замогильно проскрипел Онгент, – не повторяй этого снова и не делай ничего подобного никогда. С таким же успехом ты спалишь себя или развалишь все это здание.

– Божья война, – вторил Таммур. – Вы рассказывали о Божьей войне. О прямых божественных вмешательствах, о чудесах. – Он сглотнул, таращась на Кари испуганными глазами. – Сейчас ты совершила чудо.

Онгент кивнул.

– Никто из нас не подходил к смерти так близко, как минуту назад.

– Но ведь сработало! – воспротивилась Кари. Мирен пожал плечами – мол, тебе свезло.

Таммур извинился и поспешил выйти. Кари задалась вопросом, далеко ли он уйдет. После будет время об этом беспокоиться.

– Прекрасно, значит, давайте заново, – заявила Кари. – Кто-то еще хочет уйти?

– Не… вариант, – с пола высказал Шпат. Мирен сдвинулся на свое место позади нее, и это впрямь встревожило Кариллон. Онгент дважды проверил защитные руны у нее под ногами, утер глаза и тряхнул сжатыми ладонями, как актер, возвращающийся к персонажу:

– Скачите, верные, вперед – к несметным полчищам врагов!

Снова чувство оторванности. Кари отвязалась от тела, корабль сорвался с якоря. На горизонте Черные Железные боги, берег грозовых туч. Она не различала черт каждого, не отличала одного от другого. Они – клубящаяся мощь и ненависть. Надо было расспросить о них Онгента, разузнать, кем они были до того, как Хранители пленили их и перековали, но от этой мысли стало неспокойно, как будто, узнай она их истинный облик, они б его тоже узнали.

Вестница нашего возвращенья, – продолжали они ей кричать.

На этот раз она вняла предупреждению профессора и лишь наблюдала за происходящим вокруг. Не двигаясь с места, Онгент проложил русла каналов из переливчатого свечения, огороженные рунами тропки, пролегшие между ним и Кари, а потом и новую тропу – путь между собой и Шпатом. Эти каналы были чахлыми – бесплотные и пустые. По ним не струилась сила.

Далее он наколдовал затейливую конструкцию. Ее замысловатость напомнила Кари большие куранты Старого Хайта или, может, архитектурный макет собора. Она парила посередине схемы, над Шпатом. Парила, видимо, не то слово – почему-то она стала реальнее всего прочего, реальнее Шпата и Кари, да и самого здания вокруг них. Это не иллюзия, повторила она себе, и не сон. Это взгляд на материальный мир с другой точки.

Мощь вспыхнула в каналах между ней и Онгентом. Профессор предпринял вторую попытку, повторно взывая к богам.

Гроза уже близко. Черные Железные боги заворочались, их ужасающие мысли прикоснулись к городу – сонно щупали, откуда тянется этот зуд. Сполохи-образы принимали подобия акул, подобия львов, летящих по небу. Кари замерла, приказав себе не шевелиться, не убегать, как бы ей ни хотелось.

Течение силы стало воронкой тайфуна, когда боги завихрились вокруг нее. Свет, нестерпимо яркий, вспыхнул вокруг Шпата, как будто Онгент взялся за алхимический факельный резак. При этой мысли она рассмеялась, верней, рассмеялась бы, будь у нее легкие: неужели они городили весь такой из себя мистический ритуал, только чтобы Мирен втихую обработал Шпата факельным резаком и плоскогубцами, пока она кайфует, подсев на волшебство?

Дом задрожал. Ветер стал ревом рассерженных божеств. Почему так спокойно стоят остальные? Не слышат бурю? Кари могла поделать только одно – не бросаться на пол в попытке спрятаться от Черных Железных богов или пасть перед ними ниц. Вихрь растерзал ее зрение – теперь она видела только схему, эфирные поля и колдовские конструкции. Материальный мир пропал для нее. Внезапно она испугалась – вдруг ее тело исчезло совсем, сметенное напрочь свирепыми ветрами, и она останется бесплотным призраком, вечным взглядом, наделенным сознанием? Ее тянуло проверить, посмотреть, на месте ли физическая форма, но любая перемена могла исказить целительное заклятье или даже впустить богов в мир.

Надо стоять неподвижно.

В этом нет ничего сложного. Она отсоединена от тела, ее не тревожат ощущения плоти. Глядит не моргая, нет глаз. Существует не дыша. Однако, чтобы оставаться на месте обряда, приходится сопротивляться, сильнее, по нарастающей.

Сменилась метафора – больше она не корабль, она лишь парус, квадрат материи висит на костяной мачте и тужится вобрать в себя неодолимый вой Черных Железных богов. Она тащит вперед корабль Онгента, а якорь волочится по дну моря, задевает и выворачивает подводные скалы. Каждый раз, когда этот якорь застревает, давление на нее становится невыносимым, смертельно жестоким.

Ее душа готова надорваться и лопнуть.

Она уже не видит и Шпата. Свет отчего-то так ярок, что становится всеобъятной тьмой.

Ветер свистит сквозь нее. Она чувствует: что-то внутри порвалось, непонятно только – внутри тела или души. Поднимается паника, и она определенно материальна, отчаянно трепыхается в груди и горле, как стайка птиц в клетке, – это стучит ее сердце.

Она пытается спросить профессора, не все ли уже кончилось, не обезврежен ли яд, но не удается добраться до рта и произнести слова. Да и как ее услышат под таким ветром и медным громом голосов, что вскачь несутся, оседлав этот ветер, ухают, ревут и вопят с грохотом хора землетрясений. Рвется что-то еще.

– Стой ровно, – голос профессора чудно искажен. Кари чувствует на себе руки Мирена, руки удерживают ее так крепко, что если она полностью войдет назад в тело, то будет побаливать. Хочется отпрянуть, но он не дает двинуться с места. Что-то кричит ей в ухо, но слов не разобрать.

Тем не менее он привлек ее внимание к физической форме, напомнил ей, где она. Цепляясь, она полезла вниз, под крышку своего черепа – по-другому это не описать, – в раковину, отныне тесную ее душе, той, какой она стала. Наскоро она увидала себя, стиснутую Миреном, и мгновенно прорезалась память о вратах глубоко под землей, которые гложут заточенные веретенщики. Ужас, до поры удерживаемый на той стороне.

Она обрела свое горло, обрела язык.

– Хватит, – выкрикнула. Мирен извернулся, сжимая крепче, и она, борясь, сцепилась с ним.