Кари проснулась, на сей раз ленивая и томная. Обычно она резво подскакивала, но теперь по-кошачьи потянулась в полудремоте. Ногой задела Мирена, тот заворчал и перевернулся в постели. Она откинулась на спину, просунула руку – захотелось его погладить. Улыбнулась, вспоминая ночь. Телепортация опять заставила пережить странную близость с Миреном, вневременное чувство единства, которое она отчаянно пыталась обрести вновь, стоило им возникнуть в месте, куда он их перенес. У нее не вышло повторить именно то чувство, но сама попытка доставила большое удовольствие обоим.

Внизу гремело веселье. Подбешивало то, как Шпат не щадил себя в гильдии алхимиков, но подвиг его окупился. Он доказал, что готов сражаться за Братство. Хейнрейл так не поступал никогда. Наверно, если бы она вслушалась в колокольный звон, позволила бы Черным Железным богам пронести по неспокойному городу свое сознание, то увидела бы, как воры по одиночке, по двое-трое пробираются к Мойке. Присягнуть на верность новому повелителю подполья, единственному, кто может защитить их от идущих по следу сальников. Она вспомнила, как лыбилось хорье рыло Хейнрейла, когда он срывал кулон матери с ее шеи.

Долго Хейнрейлу не пролыбиться. Падение прежнего мастера она увидит с каждой городской церкви.

Кари не хотелось покидать теплую постель, но охота присоединиться к празднующим внизу. Она перекатилась, взглянула на лицо спящего Мирена. Теперь оно мягче, моложе. Интересно, что ближе к истине – невинное лицо спящего мальчишки или неслышный смертоносный телохранитель, каким он становился у отца в подчинении. Или истина в другом, и ее отблеск падал на нее, когда он уносил ее через город – осязаемое воплощение ее видений.

Какой-то кусок в ее голове кричал – беги, держись от него подальше, но связь между ними нельзя отрицать, родство, о котором она без понятия. И надо беречь энергию для грядущих боев. Поэтому хватит раздумий, сказала она себе, расслабься и радуйся.

Рука сползла по его боку. Она откинула одеяло, лунный свет засиял на обнаженных телах. Она перекинула через него ногу и…

В горло впечаталась его рука, отшвыривая ее. Она поперхнулась и свалилась с кровати. Промельк, и он стоит у постели, глаза разгораются гневом.

– Что ты делаешь? – прошипел он. Его взгляд метнулся к ножам, заботливо уложенным возле кучи-малы их одежды.

– Я еще хотела, – просипела Кари, потирая шею. Однозначно, будет синяк. – Е-мое, больно.

– Ну так не надо меня трогать, – сказал Мирен. Он взял штаны, стал одеваться.

– Середина ночи, куда ты собрался?

– Отец здесь. – С этими словами Мирен вышел за дверь, ножи исчезли в его рукавах, как по волшебству.

Кари завернулась в одеяло и опять улеглась, дрожа от злости. Она распалилась на Мирена, но злилась заодно и на себя, непонятно за что. Сердитая, растерянная, полная неугомонных порывов. Она поворочалась, поворочалась снова, встала, напялила часть одежды, заперла дверь, вернулась в постель. И снова встала: вспомнила, что по прибытии захватила бутылку – отметить успешное освобождение Онгента. Дрянное винцо, но с третьего-четвертого доброго глотка вкус начал выправляться.

Она могла бы спуститься и влиться в пьянку, найти Шпата с Крысом, праздновать с ними. Слушать, как Шпат клянется, что действовал наобум и вообще вечно сам не понимает, что делает, пока все уже не готово. Да, это правда, но она не меняла того факта, что у друга талант заводить друзей и вдохновлять остальных на поступки. Он мог выручить воров из сострадания, а не по расчету, но поступил правильно по обеим меркам. Так ему бы и высказал Крыс, со своим вечным сторонним взглядом. Замечая то, что упускают другие, Крыс однажды увидал и ее, подобрал на улице, где она бедствовала без гроша и совершенно одна.

И Крысу не нравится Мирен. Она подняла тост за друга, чествуя его проницательность, и почесывала шею.

До нее дошло, чего она выжидает на самом-то деле. Ждет оборота часов, той временно́й отсечки, когда по городу зазвонят в колокола. Тогда она проследит за Миреном и Онгентом, если захочет, или поищет Хейнрейла, или Рошу, гильдмистрессу алхимиков. Есть ли где-нибудь настоящая Роша, Роша из плоти и крови, оригинал того воскового отпечатка, который свалился с крыши? Она что, сумела превратить себя в сальника? Или превратилась в изложницу и теперь штампует свои бесконечные копии? Мысль о Роше переплелась с мыслями о колоколах – кто она, тело, упавшее с крыши, или нечеловеческое создание холодного металла, мерзкое и чужое, проецирующее себя в мир сквозь человечью маску?

Ей самой, осознала Кари, хочется выйти из тела и встать вровень с богами. Теми самыми богами, кто залил улицы потоками крови, кто сотворил веретенщиков. Кто до сих пор жаждет крови и жертв, даже будучи в усеченной, ограниченной форме.

Колокола начали перезвон.

Она наспех соскочила с постели, едва не упав, наглухо захлопнула окно. Обернула скинутое одеяло вокруг головы – заслониться от шума. Цеплялась за половицы, за ножки кровати, лишь бы удержаться, врыться в землю, посадить душу на якорь, чтобы ее не сорвали, не зашвырнули в небеса, перекидывая от звонницы к звоннице, не скоблили и не драли холодными пальцами черного железа.

КРОВЬ МОЕЙ КРОВИ ПРЕДВЕСТНИЦА ВОЗВРАЩЕНИЯ НАШЕГО РОДНОЕ ДИТЯ

– Прочь, – заорала она, верней, попыталась крикнуть. Во рту горячая рвота, череп в тисках. Сокрушительная паника – мгновенное видение: люди с кирками, вырубка камня. Церковь Нищего Праведника в окружении лесов-эшафотов. Колокол – бог, – и его опускают на землю.

Вспышка. Круг во тьме. Врата. И за ними бурлит море хаоса. Орда веретенщиков, тысячи, и они тянутся к ней.

– На хер, суки!

Час отбил. Грохот кувалд в голове сменился грохотом в дверь.

– Кари? – зовет Крыс. – Открой, срочно!

– Сейчас, секунду.

– Ты нужна Шпату. Идем скорее.

Таммур негромким вкрадчивым тоном объяснял ей, как важен им Шпат – и как шатко их положение. Как он рискнул всем, поставив против Хейнрейла. По его манере речи можно было представить Шпата призовым скакуном, внезапно охромевшим. Или судном, нуждавшимся в починке. Они отыскали Шпата, когда заметили, что его нет на пирушке. Оказалось, он потерял сознание у себя в комнате и едва дышал. Сперва его сочли мертвым, но подоспел Крыс и расслышал тонкий скрип одного сокращавшегося легкого. Время терять нельзя.

Онгент ковырялся с проводками и кисточками, рисовал круги и сторожевые руны на полу помывочной, которую они захватили в целях, как он выразился, второго опыта. Как дурак, он сиял от радости – неужели они в старой семинарии, в кабинете, и никакого раздрая последних пяти дней не было и в помине? Мирен в своем углу не глядел на Кари, почти полностью скрытый тенью – ни намека на две ночи в одной постели. Отцу он, однако, рассказал, догадалась она по некоторым грязноватым замечаниям Онгента.

Крыс метался в тревоге. Борется с тягой удрать, решила Кари, но время от времени он со значением и не по-крысовски поводил головой, взгляд старел и наливался тяжестью, а в зрачках загорался пугающий свет. Он улизнул из комнаты пораньше, не желая торчать на самом волхвовании.