Но она, внезапно почувствовав подвох и обретя некоторую свободу, попыталась вырваться. Он снова сдавил ей горло, и она, чувствуя, как сознание и силы покидают ее, вцепилась ногтями в эту руку, отнимающую у нее жизнь. Он полоснул кинжалом по ее пальцам; окрасившись кровью, они тут же убрались.

— Зачем ты ходила к Екатерине Медичи? Зачем, говори! Что ты ей сказала? Говори, если хочешь жить!

— Я… я сказала ей… все, что слышала.

— А что ты слышала?

— Что гугеноты хотят захватить… королевский поезд. Теперь отпустите меня…

— Я ведь обещал тебе, что поступлю по справедливости. Сожалею, но тебе не повезло: я — протестант.

Он сжимал ей горло до тех пор, пока не почувствовал, что уже безвольное тело всей своей тяжестью давит вниз. Лицо служанки посинело, глаза вылезли из орбит и закатились, багровый язык наполовину вывалился изо рта. Матиньон разжал пальцы, и тело Барбетты бесформенной грудой рухнуло на пол.

— Будь ты проклята, гадина! — произнес Матиньон. И тут он увидел на столе маленький мешочек с вышитыми на нем королевскими лилиями. Он открыл его: в нем были золотые монеты. И тогда Матиньон понял все.

— Так вот цена твоего предательства! — воскликнул он, презрительно посмотрев на труп, лежащий у его ног.

В дверях Матиньон остановился, обернулся, вернулся назад и, сунув кошелек за полу камзола, пошел прочь. В покои королевы Наваррской Матиньон ворвался будто вихрь.

Принц Конде сидел напротив Жанны за столом; перед ними лежали какие-то бумаги.

— Что случилось, Матиньон? — спросил Конде.

— Ваше Величество, ваш разговор подслушали, — произнес Матиньон. — Королеве-матери все известно!

Жанна вскочила с места, подошла к Матиньону вплотную, не сводя с него глаз. Губы ее побелели, краска исчезла с лица.

— Откуда это известно?

— Говори, — сказал Конде.

И Матиньон поведал им все, что произошло.

— Нас предали! — воскликнул Конде, ударяя кулаком по столу.

— Да, монсеньор. — И Матиньон бросил на стол мешочек с деньгами: — Вот цена этого предательства.

— Все пропало, — простонала Жанна, переводя взгляд на Конде, — теперь Екатерина нам не простит.

— Ей известны имена? — спросил Конде.

— Думаю, ей известно все.

— Я посвятила герцогиню Д'Этамп в подробности нашего плана, — проговорила Жанна. — Но ведь она уверяла меня в безопасности!.. Матиньон, приведите сюда герцогиню!

— Вы допускаете мысль, что это подстроено? — задумчиво шагая по комнате, спросил Конде.

— Нет! — категорично бросила Жанна. — Только не это, она не католичка. Здесь что-то не так. Только она сама сможет ответить на этот вопрос.

В это время вошла герцогиня Д'Этамп в сопровождении Матиньона.

— Мадам, — сразу приступила к ней Жанна Д'Альбре, — как могло случиться, что наш с вами разговор стал известен от слова до слова Екатерине Медичи?

Герцогиня, плотно сжав губы, посмотрела на нее взглядом человека, сомневающегося в здравости рассудка собеседника.

— Это невозможно.

— И, тем не менее, это так.

— Откуда такие сведения?

— Господин Матиньон, повторите ваш рассказ.

— Это невозможно, — снова повторила герцогиня, бледнея.

И вдруг она резко вскинула голову, словно внезапно вспомнив что-то. Схватив за руку Жанну, она потащила ее за собой:

— Идемте, Ваше Величество! Кажется, я догадалась, в чем дело.

Они вышли и вскоре очутились в спальне камеристки. И когда герцогиня приподняла портьеру и потянула за ручку двери, через которую можно было попасть из одной спальни в другую, то она, даже не скрипнув, тихо приоткрылась и замерла.

— Так и есть, — скрипнула зубами Анна Д'Этамп. — Всему виной плотник, который не выполнил свою работу: вчера я приказала ему починить замок.

Лунный свет упал на лицо герцогини, и от этого оно показалось Жанне синим, словно у мертвеца.

— Он умрет, — услышала Жанна жестокий приговор. — Вернемся к вам, королева.

Конде, хмурый и бледный, готовый на все, молча поджидал их у окна, держа руку на рукояти шпаги.

— Надеюсь, нам не придется убивать вас, мадам, — полушутя, полусерьезно обратился он к герцогине Д'Этамп.

— Нет, Конде, вины герцогини в этом нет, — ответила Жанна. — Я сама видела, как мадам Д'Этамп проверяла все двери; эту, видимо, придержали в это время с другой стороны. Всему виной нерадивость ее слуг.

— Я рад, что вы оказались вне подозрений, — сказал Конде, — однако это не меняет сути дела. А посему нам надлежит немедленно действовать.

— Что вы предлагаете, принц? — спросила герцогиня. — Пойти и первыми взять под стражу королевское семейство?

— Мысль неплохая, но есть и другая, получше. Надо известить Монморанси, сплотить вокруг себя гугенотов и подготовиться к нападению, ибо не исключена возможность, что Екатерина в данную минуту разрабатывает план нашего ареста.

— Уж не думаете ли вы, что сию минуту в эту комнату ворвутся швейцарцы со шпагами и алебардами, чтобы взять нас под стражу?

— Нет, Ваше Величество, во всяком случае, это случится не сию минуту. У дверей стоит Матиньон, слева и справа еще по нескольку человек, которые и предупредят нас об опасности.

— А что скажете вы, герцогиня? Есть у вас какие-нибудь соображения?

Анна Д'Этамп раздумывала. Найти единственно правильное в данной ситуации решение значило спасти этих людей, которые доверили ей свои жизни. Наконец она заговорила:

— Екатерина не пойдет по двум причинам. Первая — ее миротворческая миссия и абсолютная невозможность в этих условиях на глазах у народа арестовать вождей протестантов. Это неминуемо вызовет волнения в их стане, которые немедленно приведут к новой гражданской войне. К тому же никаких действий вами пока не предпринято, чего ради ей заранее бить тревогу? Основываясь всего лишь на доносе какой-то служанки, которая, быть может, попросту несла бред? Не исключено также, что ее сообщение является провокацией католиков, с помощью которой они решили навсегда покончить с гугенотами, начав с их вождей. Разве такая мысль не могла прийти в голову королеве-матери?

В комнате повисло молчание.

— Довольно убедительно, — произнес наконец Конде. — Ну а вторая причина?

— Поскольку Екатерина знает, что вам известно содержание ее беседы с Альбой, ей впору самой бояться вас. И если вы до сих пор не предприняли ничего против нее в этом плане, то и она, в свою очередь, в знак признательности, тоже не станет ничего предпринимать, если, конечно, вы первыми не пойдете на обострение отношений с семейством Валуа.