удаляющихся спинах воинов фейри, вооруженных длинными луками. Калио поползла за ними, оставив Цереру в одиночестве.

Иногда – и в жизни, и во сне – мир пытается донести до нас истину, но настолько завуалированно, что нам требуется время, чтобы понять ее.

«Портрет, – подумала она. – Они вылезли из портрета. Теперь я понимаю».

* * *

Церера открыла глаза и посмотрела на Лесника с Дэвидом. Рука у нее была перевязана чистым обрывком простыни, испачканным красным, и она чувствовала себя очистившейся.

– Я знаю, как добраться до детей, – сказала она. – Но сначала нужно предупредить Балвейна. Фейри уже здесь.

LV

SWICERE (староангл.)

Предатель, изменник

Знать собралась в Большом Зале замка, который был более скромным, чем можно было предположить из его названия. В нем с некоторым комфортом могли бы разместиться человек пятьдесят, собравшихся на банкет, но этот зал не был свидетелем подобных торжеств со времени смерти жены лорда Балвейна. Теперь он использовался исключительно с властными целями: для проведения всяких совещаний, трибуналов и урегулирования различных претензий цивилизованным путем; а если претензия уже была урегулирована путем, явно не относящимся к цивилизованным – к примеру, при помощи меча, кинжала или топора, – то для вынесения наказания, если таковое требовалось или запрашивалось. Таким образом, Большой Зал не раз слышал, как под его сводами выносится смертный приговор – однако лишь тем, кто не располагал богатством или властью. Правосудие, может, и слепо, но в его мантии есть потайные карманы, способные вместить немало денег. А тем, кто беден и никак не защищен, приходится мириться с законом, каким бы суровым и непреклонным тот ни был.

В настоящий момент в Большом Зале стоял только один стол, окруженный шестью стульями. Горели свечи в двух канделябрах и факелы в железных держателях на стенах, а еще огонь в каменном камине, причем последний был достаточно высок, чтобы в нем во весь рост мог встать взрослый мужчина, не просовывая голову в дымоход. Подобный характер освещения означал, что центральный стол кольцом окружала полутьма, а галерея для менестрелей, которую уже много лет не тревожила музыка, оставалась в тени.

На столе стояли только два кувшина красного вина и простые кубки, в которые его можно было налить. Да и вообще многое в замке Балвейна было простым и незатейливым. Балвейну нравилось быть богатым, потому что богатство означало власть, а власть означала выживание, но он не был сторонником вульгарной демонстрации материальных благ. Они говорили о незащищенности, поскольку только те, кто втайне уязвим, ощущают потребность бахвалиться тем, чем владеют. А кроме того, в мире, где царит насилие, людей с дорогими кольцами на пальцах частенько просят снять эти кольца, а вместе с ними могут снять и голову.

За столом, ожидая появления Балвейна, сидели пятеро вельмож, которые правили этой частью королевства – с разной степенью преданности, зависти и придушенного негодования по отношению к своему сюзерену, в зависимости от уровня их амбиций. Самой расчетливой и трезвомыслящей, а следовательно, и самой опасной из них была графиня Кристиана, которая, как поговаривали, отравила своего мужа, графа Ганса, заодно приходившегося ей племянником, – сложная схема, которая мало кого устраивала, а меньше всего графиню, отчего она и сочла нужным избавиться от него. Слева от нее сидел барон Вильгельм, а рядом с ним – его младший брат Якоб: жадные, праздные, но легко управляемые люди, хотя не так давно оба выразили недовольство своей долей доходов от рудника «Пандемониум» и подумывали добиться пересмотра своего контракта с Балвейном. Оба были женаты на столь же жадных и праздных женщинах и начали заводить детей, которым, судя по всему, предстояло ничем не отличаться от своих родителей.

Напротив Якоба сидел Карл – герцог Перро, сводный брат покойного и не особо оплакиваемого графа Ганса, который считал Кристиану убийцей, но предпочел оставить это мнение при себе, поскольку не испытывал желания быть в свою очередь отравленным, отчего даже нанял недавно целую команду дегустаторов, пробовавших его еду, прежде чем он садился за стол. И, наконец, по соседству с Карлом устроилась маркиза Дортхен, свояченица Балвейна, – представительница дворянского рода, теоретически наиболее тесно связанная с ним узами крови и верности, хотя ни то, ни другое не имело большого значения для знати, поскольку кровь при нужде всегда можно пролить, а верность – это лишь предмет торга ради обретения какой-либо выгоды.

– Он опаздывает, – недовольно произнесла Кристиана. – Точность – вежливость королей, или он про это не слышал?

– Балвейн – не король, – отозвался Вильгельм. – Даже в собственных мечтах.

Его брат рядом с ним хихикнул.

– Последнего короля съели волки, – вступил в разговор Якоб, – а Балвейн просто скормил им свою семью. Наверное, он ошибочно истолковал это как признак принадлежности к венценосным особам.

– Это плохая шутка, – сморщилась маркиза Дортхен, – весьма дурного вкуса.

Якоб сразу перестал хихикать – хотя и не боялся, что Дортхен неблагоприятно отзовется о нем перед своим зятем, поскольку она питала к тому не большую любовь, чем ко всем остальным. Дортхен ожидала получить дополнительную долю в руднике после смерти своей сестры, поскольку жена Балвейна получила часть рудника в качестве свадебного подарка, а в ее завещании оговаривалось, что в случае кончины все ее состояние должно перейти к Дортхен, которая будет держать эту долю в доверенном управлении для детей. Когда упомянутых детей вместе с их матерью съели волки, Балвейн и его адвокаты решили, что условия завещания больше неприменимы, лишив Дортхен ее дополнительного процента. Так что хоть та и продолжала поддерживать Балвейна, но только лишь потому, что альтернатива, а именно альянс с одним или несколькими другими вельможами, ее совсем не привлекала – или пока не привлекала.

Один только герцог Карл хранил молчание. Ему принадлежала самая маленькая доля в руднике, и может, он даже предпочел бы и вовсе не владеть ею, но все-таки лучше было оставаться при делах и иметь хоть какое-то право голоса в управлении предприятием, чем остаться вообще без всякого влияния. Втайне Карл рассматривал этот рудник как прыщ на теле земли – прежде всего потому, что его личные земли располагались в низине, а промышленные стоки постепенно отравляли его собственные реки, равно как и окружающие поля и леса. Его арендаторы начали жаловаться, потому что загрязнение окружающей среды напрямую сказывалось на урожае, а то, что влияло на их доходы, имело прямое отношение к арендной плате, которую Карл мог с них взимать. Однако до сих пор его обращения к Балвейну с просьбами что-то предпринять по этому поводу