отрывалась от подушки и приступала к гимнастике. «Потом наступало время для оперных арий. Это я заинтересовал ее оперой и Кал-лас. Затем я готовил ей какую-нибудь еду, в основном ростбиф и картофельный салат. Потом – амфетамины, которые она или нюхала, или растворяла в кофе. Наконец, она оживала и принималась говорить. Извлекались ароматические свечи, на проигрыватель ставилась пластинка с оперой “Травиата” в исполнении Джоан Сазерленд[506], затем то же самое в исполнении Марии Каллас, чтобы сравнить, затем наступал черед “Битлз”. И так далее. Часы напролет. Таким образом, в мои обязанности входило поднять ее на ноги, приготовить и подать ей кофе, поддерживать разговор. Вот разговор – это было важнее всего, потому что на самом деле у нее уже была горничная – бонна. Настоящая. Негритянка».

Уорхол был в таком неописуемом восторге от Ондина, от его независимого стиля жизни и высочайшего умения красиво говорить, что решил записать все, что он произносил на протяжении суток, а потом опубликовать результат без каких-либо сокращений и исправлений. Расшифровка пленки и печатание текста на машинке заняли полтора года. Этим занималась молодежь, крутившаяся на «Фабрике». Этот труд был издан Grove Press в 1968 году под названием «Роман-магнитофон».

Пол Америка[507], звезда фильма My Hustler, даже в малой степени не обладал блеском этих двух персонажей. Большинство завсегдатаев «Фабрики» считали его скучным красавчиком, однако довольно «бесшабашным». Как сказал про него Ондин: «Он целовал всех подряд, без разбора, но никто и не думал жаловаться на него за это. Ни одной извилины в мозгу. Чувственное животное, существующее только для того, чтобы дарить удовольствия другим, в чем он несомненно преуспел». Эди добавляла: «Я его ненавидела, но обожала с ним целоваться».

Однако именно Пол Америка, приходивший в ужас от этого прозвища, приклеившегося к нему на «Фабрике», ухаживал за Эди, когда ей становилось плохо. Он переезжал к ней в отель «Челси» и, давно и прочно сам сидевший на героине, с удивительной твердостью и вниманием вытаскивал ее из алкогольных запоев и наркотических «виражей», не оставляя одну ни на минуту. Это ни к чему не привело, потому что Эди и Пол постоянно ссорились. В итоге они очень быстро разбежались и старались как можно реже встречаться друг с другом.

«В первый же вечер, как только я приехал в Нью-Йорк, – рассказывал Пол, – я встретил Эди в клубе, где один мой знакомый должен был ждать меня. Поскольку в кармане у меня было всего два доллара, я дожидался приятеля в баре. Когда он появился, тут же потащил меня в отдельный, закрытый зал, где Чак Уэйн, Энди, Эди и другие отмечали ее выступление в программе у Джони Карсона[508]. Потом, когда они стали собираться идти на “Фабрику”, я увязался за ними и остался там на три года. Большинство людей даже не подозревало, что я там живу. Поскольку я принимал амфетамины, я спал по-настоящему две или три ночи за весь год, в остальное время, едва я чувствовал подступающую усталость, тут же вскакивал в первый проходящий автобус и ездил в нем несколько часов подряд, пока не приходил в себя… Полом Америкой прозвал меня Энди. Он был крайне сдержанным и скрытным. На “Фабрике” он всегда был себе на уме. Если так случалось, что я решался предложить ему сделать то-то или то-то вместе с ним, он спокойно выслушивал меня, а потом просил Герарда Малангу передать мне свой ответ, отказываясь таким образом разговаривать со мною напрямую. Это было очень странно».

Эди, как она сама признавалась в аудиозаписи «Чао, Манхэттен!», все больше теряла меру в приеме наркотиков, перешла на тяжелые, составляя из них «коктейли». Единственное, что ее занимало, – это «какой из головокружительных экстазов выбрать: амфетаминовый или кокаиновый, впрочем, разницы между ними нет и в обоих случаях сублимация переживается одинаково: потеря координации и невероятная чувствительность… Что выбрать? Амфетамины, кокаин и секс – это базовый набор. Что касается коктейля амфетамины плюс алкоголь – это уже совсем другая история! Начинаю с укола в 8 часов утра, потом – алкоголь, результат – равнодушное спокойствие. Это могло бы привнести что-то гротескное, причудливое или стать настоящим попаданием в точку во время какого-нибудь празднования. Но не во время оргии. Я в первый раз пробую коктейль амфетамины-героин: я закрыла глаза, вытянула руки, сжала кулаки, сделала сама укол сначала в правую руку, затем – в левую. Вдруг ко мне вернулись силы. Я сбежала с лестницы и уже прошла полкилометра по Парк-авеню, когда друзья остановили меня. Коктейль амфетамин-кокаин – это открытие совершенно другого мира. Довольно опасного, надо сказать. Ничто не может затмить эйфорию от амфетаминов, кокаина и секса».

Говорили, что у Эди из-за постоянных наркотических уколов ягодицы напоминали Скалистые горы, но даже этого было недостаточно, чтобы сравниться с Бриджид Берлин или с ее сестрой Ритчи.

Бриджид Берлин, известная среди наркоманов как Бриджид Полк, была, по слухам, «любимой наследницей» Уорхола и утверждала, что она – дочь Ричарда Берлина[509]. Уорхол делал вид, что верит ее рассказам о наследстве, растраченном на праздники на Файер-Айленд и на аренду вертолета, чтобы летать за покупками в Нью-Йорк. Достоверных сведений немного, но точно известно, что она в самом деле обладала неким состоянием, которое промотала в путешествиях и замужестве, которое длилось четыре месяца. После этого она жила на дивиденды и небольшие «карманные деньги», выдаваемые родителями, что позволяло снимать номер в отеле «Челси» и покупать свои обычные пятьдесят доз амфетаминов в день. По крайней мере, она так утверждала.

«Веселая токсикомания» обернулась жесточайшей наркотической зависимостью. Если верить рассказчице, еще в подростковом возрасте наркотики ей прописал врач, как часть лечебного курса для похудения. По ее словам получалось, что для снижения веса требовалось увеличивать дозу. Вспомним, что Уорхол пользовался тем же предлогом-оправданием – борьбой с избыточным весом, чтобы принимать обертол…

Бриджид разгуливала по «Фабрике», где появилась в 1965 году, с голой грудью, заявляя: «Я обнажена – в этом моя свобода». Она была чудаковата и бесцеремонна.

Что касается Тейлора Мида, то он появился на «Фабрике» на роликовых коньках и с радиоприемником, подвешенным на шее на такой длинной веревке, что он болтался между его ногами, где-то у самого пола. Поэт, клоун, комедиант, страдалец, бродяга, призывавший всех постоянно чем-то восхищаться. Всем, кто хотел его слушать, он сообщал: «Я стал геем в девять лет». Он уверял, что раз десять сидел в тюрьме: полиция его арестовывала за взгляд. С такой наглостью и дерзостью