но до них было еще далеко. Дождь усилился. Вардан снял с себя плащ и заботливо укрыл им эфенди. Прошло немало времени, пока они добрались до деревни.

В курдских деревнях дома похожи на землянки. Подойдя к первой землянке, Вардан хотел постучать, но увидел, что дверь не заперта. «Вот счастливые люди, живут не боясь воров», — подумал он. В землянке было темно, видимо ее обитатели уже спали. Вардан все же постучал. Через несколько минут оттуда послышался заспанный женский голос:

— Кто там?

— Божий гость.

Слово «гость» возымело действие. Его впустили. Хозяйка зажгла огонь. Второпях она не успела как следует одеться и была в красной исподней рубашке, едва закрывавшей колени.

Женщина помогла Вардану, и они вдвоем внесли эфенди и уложили его на лавку.

— Он болен?

— Нет, ранен.

Молодая женщина принесла коробку, в которой хранились примитивные хирургические инструменты.

— Я домашняя лекарка, — сказала она, доставая из коробочки пластырь, — когда муж в сражениях получает раны, я сама его лечу. Раньше этим занималась моя свекровь, но теперь она слишком стара. Я научилась у нее.

Вардан знал, что курды искусные лекари. Он поблагодарил молодую женщину и сказал, что уже успел оказать помощь раненому.

Ей очень хотелось показать свое искусство врачевания, однако, видя, что раны больного перевязаны, она успокоилась.

— Теперь надо позаботиться о вашей лошади, — заявила она.

— Не тревожьтесь, — сказал Вардан, — укажите только, где ее привязать.

Молодая женщина взяла свечу и повела юношу во двор. Там она показала ему место для привязи. Увидев, что двор окружен низкой оградой, Вардан спросил:

— А здесь не опасно?

— Какая же может быть опасность, — засмеялась женщина, — «вор у вора ничего не украдет».

«Вот счастливцы», — подумал Вардан.

Вернувшись в дом, он только теперь обратил внимание, что на полу спали дети, а в углу лежала старуха. Она проснулась от звука его шагов, села на постели и спросила:

— Capo, это ты, сынок?

— Нет, это не Capo, — подойдя к ней, сказала молодая женщина, — это гость.

Старуха успокоилась и тотчасзаснула.

— Это моя свекровь. Все ждет не дождется сына. Глаза у нее уже не видят.

— А где же ваш муж? — полюбопытствовал Вардан.

— Он в Баязете. Ушел на войну. В деревне не осталось ни одного мужчины, все сейчас там. Я сама всего два дня, как вернулась из Баязета. Ездила за поживой.

— А много привезла?

— Мало или много — все божий дар.

«Свободная дочь свободного народа, — подумал Вардан, — сколько в тебе простоты и жизни. Разве ты виновата в том, что тебя приучили смотреть на поживу, как на дар божий. Если бы тебе внушили иные понятия, ты со своими природными способностями могла бы творить чудеса».

Вардан подошел к раненому. Он дышал ровно, лишь время от времени из груди его вырывался глухой стон. Курдка снова предложила свои услуги. Вардан уступил.

— Опасности нет, — сказала женщина, осмотрев больного, раны неглубокие, но есть переломы. Видимо, сильно расшибся.

Вардан ничего не ответил.

Только теперь он почувствовал, что голоден, — юноша ничего не ел целый день; однако бывают минуты, когда человек, испытывая голод, не может проглотить куска. В таком состоянии находился и Вардан: он был сыт горем.

— Не надо ничего стряпать, — сказал он, — дайте мне кусок хлеба и сыра.

Отказ Вардана обидел гостеприимную хозяйку.

— Не отказывайтесь, мы не так бедны…

— Да, Баязет вас обогатил!

— Не только Баязет, мы и здесь неплохо поживились. В прошлом году весь наш скот пал, мы сидели без куска хлеба, но зато в этом году бог воздал нам сторицей: когда местные армяне бежали, все их добро досталось нам.

— Куда же они бежали?

— Не знаю, но они бежали так поспешно, что почти ничего не успели взять с собой. Они боялись, что турки их вырежут.

— И им удалось спастись?

— Тех, кто не успел бежать, перебили.

Ужасные события ясно встали перед глазами Вардана… Он не сомневался, что произошло массовое бегство, но куда бежали местные жители, курдка не могла сказать.

Вардан погрузился в тяжелое раздумье. Он забыл о своем голоде и вовсе не замечал красивую курдку, которая, разведя в очаге огонь, готовила ему яичницу.

При других обстоятельствах молодой мужчина не остался бы равнодушным к красоте молодой женщины, которая даже в простой красной рубашке была ослепительно хороша. Она не успела накинуть головной платок. Роскошные густые косы, венцом лежавшие на ее высоком лбу, сверкающие глаза делали ее похожей на горную русалку, которая любуется своим отражением в прозрачном роднике.

Глава тридцать шестая

Была полночь. В землянке все еще горел огонь. В углу похрапывала на полу старуха свекровь; рядом с ней вповалку лежали дети, что-то бормоча и улыбаясь во сне; по другую сторону спала их молодая мать. В землянке было так жарко, что она откинула одеяло, и ее высокую грудь прикрывали лишь густые косы. Она спала спокойным и безмятежным сном невинного ребенка.

«Теперь мне понятно, почему наши прародители не прикрывали своей наготы, — думал Вардан, — чувство стыда родилось у них после первого грехопадения. У этого народа нет понятия о грехе, и поэтому ему неведомо чувство стыда. Если этот красивый первобытный народ приобщить к цивилизации, из него можно создать нечто прекрасное. Когда прививают дикий саженец культурному растению, вызревают прекрасные плоды. Что получилось бы, если б это здоровое жизнеспособное племя слилось с армянами…»

Вардан долго сидел, отдавшись грустным размышлениям. Воображение рисовало ему мрачную картину трагического бегства алашкертцев. «Дерево, которое не пустило корни глубоко в землю, неизбежно зачахнет. Наша нация на протяжении многих веков хирела и чахла, потому что армяне безрассудно покидали насиженные места и скитались с места на место. Ничто не могло образумить их. Вот они опять бежали! Естественно — дерево, которое не пустило корни глубоко в землю, не может устоять под натиском бури. Налетел ветер, разыгралась буря — и вырвала его с корнем».

Как живое вставало в памяти Вардана энергичное лицо Салмана, ему казалось, что он слышит пламенную речь восторженного юноши, и, как бы наивно она ни звучала порой, каждое слово в ней пылало жаром убеждения и шло от чистого сердца. Вспомнил он Мелик-Мансура, этого неугомонного искателя приключений, который любил бури жизни и всегда смело шел навстречу опасностям. Вспомнил старосту Хачо — доброго старика, всегда готового осушить слезы страдальцев. Вспомнил его сыновей: одни из них настолько свыклись с рабской долей, что утратили всякое достоинство и понятие о свободе, но в других нарастали протест и готовность к борьбе.

Блуждая в лабиринте воспоминаний, мысль