О да! Он определенно собирался убить ее.

– Это очень вкусно, – сказал Томас, отправляя в рот очередную порцию жаркого с тунцом, приготовленного Мари Прентис.

– Да, хорошо, – согласился я.

Но с той минуты, как Мари уехала, я вдруг почувствовал, что мой прежний аппетит исчез. Слова Лена крепко засели у меня в памяти. Я не мог избавиться от мысли, что он преследует какие-то свои цели. Пытается возложить на Томаса ответственность за то, чего тот не делал.

– Я, пожалуй, положу себе добавки, – произнес брат.

– А не хочешь взять на себя потом мытье посуды?

– Разве это справедливо?

– А почему нет? В чем несправедливость?

– Но ты ведь не приготовил ужин. Я думал, уговор такой: ты готовишь, я убираю со стола и мою посуду. И наоборот, если я готовлю, то уборка за тобой. А ужин приготовила Мари.

Он положил себе в тарелку еще еды.

– Значит, следуя своей логике, – заметил я, – если какую-либо работу выполняет кто-то помимо нас двоих, то все остальное ложится на мои плечи?

Томас медленно жевал, стараясь сформулировать свой следующий аргумент.

– Ну, по крайней мере мне так показалось сначала.

– А теперь тебе не кажется, что в таком случае нам следует разделить обязанности? Ты уберешь со стола и сложишь тарелки в посудомойку, а я отскребу и отмою сковородку. Судя по тому, как ты орудуешь вилкой, в ней ничего не останется.

– Ладно, – кивнул он.

Через десять минут мы с Томасом стояли около раковины. Я наполнял ее мыльной водой, а он укладывал тарелки, чашки и столовые приборы в нашу посудомоечную машину. То есть мы в буквальном смысле терлись друг о друга плечами и даже выработали что-то вроде общего ритма. Все делалось молча, но мне казалось, что мы ни разу не были так близки с моего приезда сюда. А чуть позже, протирая тряпкой стол, брат спросил:

– У тебя в жизни бывало, чтобы человек, которого ты считал своим другом, начинал себя вести не как друг?

Задавая вопрос, он не смотрел на меня, сосредоточившись на том, чтобы сделать поверхность стола идеально чистой.

– Да, случалось несколько раз. А ты кого имеешь в виду?

– Даже не знаю, могу ли быть откровенным с тобой.

– Конечно, можешь. Если не со мной, то с кем еще тебе это обсудить?

Томас посмотрел мне в лицо.

– Я имею в виду президента.

– Клинтона?

Он кивнул, подошел к раковине, ополоснул тряпку и повесил ее сушиться поверх крана.

– Он всегда говорил со мной по-дружески, но вот в последние два раза… Что-то изменилось.

– Что именно?

– Он стал оказывать на меня давление.

– Может, тебе не следует с ним больше общаться?

– Когда тебя вызывает президент, трудно уклониться от общения с ним.

– Да, вероятно, ты прав.

– И он запрещает мне говорить о некоторых вещах. Причем о том, что не имеет ничего общего с моей миссией.

Я положил руку ему на плечо.

– А ты не хочешь поехать завтра на прием к доктору Григорин?

– Это было бы неплохо, – ответил он. – Мне не нравится, когда президент говорит мне, что я буду выглядеть слабаком.

– Слабаком?

– Что если я начну говорить о некоторых вещах, у меня могут возникнуть неприятности. Он запретил мне рассказывать о них даже тебе.

– О чем?

– О том, что было в окне. Когда я махал тебе рукой, а ты меня не видел. Потому что не посмотрел вверх.

Мы стояли рядом, прислонившись к кухонной полке.

– Когда именно это случилось, Томас?

– В тот день, когда тебя послали меня искать. Когда ты нашел в проулке мой велосипед. Помнишь?

– Еще бы! Мне тогда пришлось рыскать по всему городу. Я даже выкрикивал твое имя.

– А я услышал тебя. Именно тогда я вырвался и подбежал к окну. Я тоже хотел закричать, но знал, что он просто взбесится. Но если бы ты тогда хотя бы увидел меня, отец поверил бы моим словам.

– Ты вырывался? Томас, что с тобой произошло в тот день?

– Он сделал мне больно, – сказал он и ткнул рукой себе куда-то между ног. – Он сделал мне больно вот здесь.

Теперь я положил обе ладони ему на плечи и сжал пальцы.

– Расскажи мне, что произошло. Кто-то дурно обошелся с тобой? Кто?

– Папа очень сильно рассердился. Чуть с ума не сошел, когда я ему все рассказал. Велел мне немедленно прекратить все эти выдумки. Заявил, что если еще раз услышит от меня нечто подобное, то сам не знает, что со мной сделает. Но я понимал, это будет что-то ужасное. Испугался, что они с мамой решат отправить меня из дома. В специальное заведение. И потому я никогда больше не упоминал об этом.

Я обнял его.

– Господи, Томас, мне так жаль!

– А теперь я думаю… Мне кажется, что я готов все рассказать. Но президент мне запрещает. Мол, если я кому-нибудь расскажу, у меня возникнут проблемы.

– Так кто же сделал тебе больно, Томас?

Он опустил голову.

– Мне надо все взвесить. Я не хотел бы идти против воли президента.

– А доктору Григорин ты можешь все рассказать?

– Я хотел, но передумал. Знаешь, кому я бы рассказал об этом?

– Кому?

– Джули. Она очень добра ко мне и всегда разговаривает, как с нормальным человеком.

– Что ж, хорошо. Она к нам вернется вечером. Правда, поздно, но я уверен, Джули найдет время пообщаться с тобой.

– Она приезжает, чтобы заняться с тобой сексом? – спросил Томас.

– Наверное, не в этот раз, – с улыбкой ответил я. – Было бы хорошо, если бы ты все ей рассказал. Мне можно будет присутствовать, или ты предпочтешь беседу с ней наедине?

– Но Джули ведь тебе потом все перескажет?

– Только если ты сам не попросишь ее не делать этого.

– Тогда лучше тебе присутствовать.

– Вот и отлично. Но она приедет не скоро. Может, ты захочешь пока посмотреть телевизор или заняться еще чем-нибудь?

– Нет. Мне надо возвращаться к работе. Даже если мне не нравится, как со мной стал разговаривать президент, дело должно быть выполнено.

– Разумеется.

– Но к приезду Джули я приготовлю фотографии и покажу ей.

– Какие фотографии?

– Наш старый фотоальбом. Чтобы она представляла, как в то время выглядел я. И каким был ты. Он лежит в подвале.