перевала наползают на холм, дело к вечеру, а с перевала почему-то везут не раненых, а вполне здоровых солдат, которые спускаются, выгружаются из вагонов и строятся. Фентон хочет все-таки пробиться наверх – ну, может быть, не со всем своим добром, а хотя бы со своим драгоценным ящиком-камерой, треногой и ящиком с запасными пластинками, так что мы толчемся у места загрузки, хотя здесь, внизу, уже почти стемнело. Он уже говорит не о сегодняшнем, а об утреннем подъеме, когда сверху, издалека, сквозь сгущающиеся сумерки начинают орать люди.

Солдаты, выгрузившиеся и еще только вылезающие из вагонов, мечутся, кто-то отбегает в сторону, кто-то бежит вверх – и тут я вижу, как далеко и высоко, очень медленно, если смотреть отсюда, но неправильно и гораздо быстрее, чем раньше, едет вагон. Из вагона вываливаются люди, пешеходы разбегаются с путей, вагон движется гораздо быстрее, чем другой, который уже почти совсем спустился сверху. Из нижнего вагона тоже начинают на ходу выпрыгивать люди.

Звук удара оттуда, где я стою, кажется негромким. Медленный вагон подскакивает и становится наперекосяк. Куски быстрого вагона отлетают в разные стороны. Отсюда кажется, что недалеко. Я оглядываюсь. Бросить треногу? Фентон меня убьет. Но тут я вижу его самого, замершего с разинутым ртом, бегу к нему, ставлю треногу рядом и лезу по склону вверх. Не знаю, собственно, зачем. Мне совсем не хочется видеть, что там произошло.

Я добираюсь к месту столкновения, тяжело дыша. Вокруг кричат, кто-то командует, кто-то тащит кого-то. Рядом со мной стоит, дрожа, здоровенный офицер и безуспешно пытается расстегнуть себе воротник. Я оглядываюсь и понимаю, зачем я здесь. У самых колес ничком – знакомый затылок, знакомая спина, за которой я бегала несколько дней. Это Битти.

На ощупь он цел. Руки согнуты в понятных местах, ноги вроде бы тоже, шея, кажется, цела. Я осторожно распрямляю ему одну руку, переворачиваю на спину. Дышит? Вроде да. Или кажется? Обе ладони оборваны до мяса, поперек лица ссадина.

– Что он? – Кто-то склоняется у меня над плечом.

– Не пойму. Надо вниз, в госпиталь.

– Тут одному ноги оторвало, – говорит кто-то у меня за спиной.

– Госпиталь прямо здесь?.. А давно?

– Да вон же.

– Соберите всех, кто на ногах, пусть пострадавшие спускаются, а кто в порядке – делают носилки! – кричат где-то в отдалении.

Битти судорожно втягивает воздух и скрючивается, прижимает руки к животу.

– Живой! – говорит кто-то у меня над головой.

– Мастер Битти? Мастер Битти? – бормочу я.

Он дышит. Тяжело, неглубоко и как-то резко. Но открывает глаза, смотрит.

– Уно?

– Вы как?

– Сейчас встану, – говорит Битти.

Я вспоминаю того матроса, которого Шторм велела привязать к доске. Что я увижу, если сейчас посмотрю на Битти вот так, наискосок? Ничего не вижу. То ли оно здесь не работает, то ли я слишком вздрючена. Опасно ли ему вставать? Вполне возможно.

– Ничего вы не встанете, – мрачно говорю я ему, – сейчас снизу придут с носилками. Если вас госпитальный врач объявит здоровым, тогда ходите. А до тех пор считайте, что я сел вам на голову и прижал к земле, ясно? И я могу это сделать, я не шучу.

– Я должен…

– Ничего не должен. Сейчас все остановлено. Темнеет. Утром всё изучите: что случилось, почему, кто виноват и как можно было предотвратить. Утром. После врача. Понятно?

– Ты невероятный нахал, Уно, – говорит Битти, но я слышу, что говорить ему трудновато и что сдался он по здравом размышлении, а не потому, что подчинился. Он лежит и дышит. Я стою на коленях рядом.

К нам подходят с носилками почти в полной темноте, Битти аккуратно перекатывают и несут. Я бреду следом.

– Куда?

– Что с ним?

– Надо, чтобы врач посмотрел, сильно разбился, неправильно дышит, – вякаю я.

– Ноги-руки на месте?

– Да.

– Занесите сюда, тут свет, хирург придет, как только закончит с предыдущим.

В полотняной высокой палатке почти светло – горят четыре яркие лампы, воняют керосином. Битти снова скрючивается, повернувшись на носилках на бок. Те, кто его несли, ушли, носилки лежат прямо на земле, я снова стою на коленях рядом.

– Живот?

– Да сам не понимаю… – выдыхает он. Лицо его очень бледное, по лбу ползут ручейки пота. Мне очень страшно.

Входят две женщины, приносят деревянные решетки и ловко собирают из них кровать – с виду довольно крепкую.

– Кровотечения нет?

– На вид нет.

– Раздевай его, мальчик.

Разумно. Я стаскиваю с Битти сапоги, расстегиваю ремень, снимаю брюки. Осторожно, стараясь поменьше его шевелить, выпутываю руку из куртки, пропихиваю куртку у него под спиной и вдруг вижу, как у него округляются глаза. Что?

Блин.

Черт.

Я прижалась к нему грудью.

Он почувствовал.

Ладно, все потом. Куртку стащила, укрыла ему ноги.

– Ты девчонка?

– Девчонка. Брата ищу. Лежите, пожалуйста, спокойно.

– Брата?

– Ну да.

– Господи! – выдыхает Битти и закрывает глаза. – Никому не говори, что ты снимала с меня штаны.

– Ну конечно, – говорю я, – всем нужно знать, что я видела в ваших штанах. Вы каждой сиделке будете это говорить?

Битти тяжело, с кашлем, выдыхает, морщится, взгляд расфокусируется.

– Здесь что? – раздается голос у меня за спиной.

В палатку заходит Лмм, смотрит на Битти. Рукава рубашки Лмма закатаны выше локтей, руки подняты и еще влажные. На рубашке и штанах брызги темного – выше середины груди и ниже колен… Там, где у него не было фартука, понимаю я.

– Ударился животом, дышит неправильно, – рапортую я, – в себя пришел. Руки-ноги вроде бы целы.

– Отойди, мальчик, – говорит Лмм и опускается на колени рядом с Битти, ни к чему не прикасаясь руками. – Принеси лампу поближе.

Я вскакиваю, снимаю одну из ламп, подношу.

Лмм трогает Битти за лицо, за шею, ощупывает грудь, живот. Заходит с противоположной стороны, подсовывает пальцы под спину. Лицо спокойное, сосредоточенное.

– Мастер?..

– Битти, – подсказываю я.

– Мастер Битти, до завтрашнего обеда лежать в постели по возможности неподвижно. Там я приду и осмотрю вас еще раз. Два ребра сломано, это мы забинтуем, но что у вас там, глубже, пока понять нельзя.

– Мне нужно… – начинает Битти, но Лмм его обрывает:

– Мастер Битти, за сутки станет ясно – или вы умрете, и мне нужно дать вам морфий, чтобы вы умирали с достоинством, или же вас можно вылечить. Если вас можно вылечить, неделя покоя необходима. Вы должны лежать смирно, тогда шанс на то, что вы встанете, возрастает несоизмеримо. Понятно?

– Но…

– Так. Вы компетентный руководитель, мастер Битти?

От жесткости этого вопроса дух захватывает даже у меня.

– Смею надеяться, – с трудом выдыхает Битти.

– Тогда вы должны быть уверены, что ваши подчиненные тоже достаточно компетентны, чтобы продержаться эту неделю без вас. Продиктуйте распоряжения своему мальчишке. – И тут Лмм наконец смотрит на меня.

Смотрит на меня.

Смотрит.

– Это и есть твой брат, Уно… Уна, верно? – шепчет Битти и ухмыляется.

Лмм встряхивает головой и прислушивается к чему-то, что происходит снаружи.

– Мастер Битти, – говорит он устало, – продиктуйте распоряжения этой девчонке. Она грамотная. Уна, отсюда никуда. Жди тут.

Он поворачивается