В январе 1909 года Марта получила диплом с отличными оценками по всем предметам. Когда она попросила директора института порекомендовать новый проект, который она могла бы помочь финансировать, он предложил создать факультетскую хирургическую клинику. Такой не было, и практическое обучение хирургии студенты проходили в хирургическом отделении Петропавловской больницы. Строительные работы начались в мае 1910 года. Клиника была спроектирована финским архитектором Густавом Нистремом и открыта в сентябре 1912 года.

Клиника Марты привлекла внимание общественности и в Швеции

По оснащению клиника считалась лучшей не только в Петербурге, но и во всей России. В благодарность Марту сделали почетным членом института. Поскольку она и в этот раз отсутствовала на открытии – возможно, из чувства тактичности, – диплом был вручен ее мужу. В своей речи он отметил, что идея его жены была успешно реализована во всех отношениях, не в последнюю очередь, добавил он иронически, потому, что министерство народного просвещения не ставило палки в колеса. Остальные члены нобелевской семьи также внесли свою лепту: Эдла пожертвовала белье, Эммануил – железный забор, Рольф – лифт, Эмиль – кровати, а Йоста – оборудование студенческой лаборатории.

В своей врачебной практике Марта в основном занималась радиологией и травмами опорно-двигательного аппарата (особенно переломами бедра), двумя специальностями, которым она посвятила несколько научных работ и которые ей довелось практиковать во время Первой мировой войны, когда нобелевский Народный дом был превращен в госпиталь.

На рубеже двух столетий «шведский Петербург» состоял частично из предпринимателей, уже давно живших и работавших в городе, таких как Нобели, семьи портных Лидвали и Норденстрёмы, придворные ювелиры Болины, частично из представителей новых шведских предприятий, таких как Л. М. Эриксон, АСЕА и СКФ. Последние обычно оставались в России недолго, по нескольку лет, и чаще всего не говорили по‑русски. Это, однако, не составляло серьезной проблемы. В начале ХХ века языковые меньшинства Петербурга составляли около 200 тысяч человек, а деловым языком был немецкий.

Эдла, прожившая в России десятки лет, так и не научилась говорить по‑русски. По свидетельству ее дочери Марты она могла написать только одно предложение на русском языке: «Шведская подданная Эдла Константиновна Нобель» – фраза, которой ей иногда приходилось подписываться. Однако даже эти несколько слов ей не удавалось произнести правильно. Но в лучших петербургских магазинах продавщицы говорили по‑французски и по‑немецки, а в продовольственных магазинах со временем научились толковать ее желания, поскольку она была крупным и верным клиентом. Дома у Нобелей весь персонал, за исключением ямщика или шофера, говорил по‑шведски или по‑немецки – ведь все они были уроженцами Швеции, Финляндии или Прибалтики.

Значит, у вас есть сложности с языком в Петрограде?

– Не у меня – у петроградцев.

Рисунок Эрика Васстрёма в финской сатирической газете Fyren («Маяк») в 1916 году

Нобелевская семья занимала особую позицию в «шведском Петербурге» благодаря своим промышленным успехам, положению, контактам в российском обществе и, разумеется, богатству. Были и другие преуспевающие семьи, такие как Лидвали и Болины, но ни одна не могла сравниться с Нобелями.

Книга пожертвований шведской церкви за 1913 год. Как видно, вклад Эммануила был значительным

Помимо прихода Св. Екатерины, центром шведскоязычной общины города был дом на Сампсониевской набережной. Майя Гусс описала его как «красивый дом» с «небольшим садом, с оранжереей и садовником, который каждое утро приходит и высаживает свежие цветы, внутри – великолепная зала и прелестный зимний сад с величественным филодендроном, увивающим стены и потолок, к тому же у каждого здесь – своя отдельная гостиная». В доме всегда было много гостей и «дни приема по два на неделю, как на базаре».

Аналогичную картину нарисовал известный шведский путешественник и исследователь Свен Гедин, знавший семью с 1885 года, когда поступил на работу к управляющему бурением на Балаханских промыслах в качестве информатора его сына. Последующие экспедиции Гедина в Россию частично финансировались Альфредом и Эммануилом, и он был частым гостем в «доме на набережной». «Обычных будней здесь просто не знали, ибо Эдла с Эммануилом постоянно приглашали гостей», – пишет он.

Когда Сельме Лагерлёф в 1909 году была присуждена Нобелевская премия по литературе, она была приглашена Эммануилом в Петербург. Визит состоялся три года спустя. «Мне и моей матери доставит истинное удовольствие видеть Вас своей гостьей в нашем старом петербургском доме, и, заверяю Вас, что и Вы, и Ваша подруга всегда и сердечно здесь будете приняты». Он также напоминал писательнице, чтобы она не забыла взять с собой паспорт: «К сожалению, мы тут, на святой Руси, еще очень старомодны».

Шестнадцатого февраля 1912 года Сельма Лагерлёф и ее подруга Вальборг Уландер прибыли в Петербург, где их встретил на Финляндском вокзале Эммануил. «С этого момента мы были, – вспоминала Сельма Лагерлёф, – под защитой нобелевского имени».1 «Нет нужды говорить, что писательница была сердечно принята в гостеприимном доме г-жи Нобель, – сообщила шведская газета. – Там она была на шведской земле». Вот что вспоминала сама писательница: