— Как поживаете?

— Возможности? — повторяет Сигруд.

— Да, — говорит Мальвина. — Владения Вошема — не то, чем все является, а то, чем оно могло бы быть. Коридор впереди нас, — продолжает она, взмахнув рукой, — на самом деле не существует, но мог бы существовать. Пока Вошем с нами, все выглядит так, словно коридор и впрямь есть. Понимаешь?

— Нет, — честно говорит дрейлинг.

Вошем мягко улыбается.

— Это немного замысловато. Оселки пробуждают дверь, и я соединяю ее с убежищем. Двухуровневая система безопасности. Я провожу вас до лестницы и там оставлю. Неблагоразумно держать ключ слишком близко к замку, если можно так выразиться.

Они втроем идут дальше. Коридор вроде бы не становится уже, но внезапно Сигруду и Мальвине приходится идти друг за другом, как будто стены сблизились, а они этого не заметили. Когда они только вошли, свободное пространство вокруг Сигруда составляло фут, но теперь от его плеч до стен всего-то несколько дюймов. Он тревожится, как бы не пришлось идти боком, чтобы поместиться.

Они продолжают идти. Коридор все длится и длится. Дрейлинг ощущает, что они идут уже десять минут, а то и дольше. Но когда он смотрит назад, то видит дверь на прежнем месте, в каких-то пятнадцати футах позади.

Но они движутся, он это знает. Движутся сквозь что-то, под чем-то…

— Это все — пространство возможности? — спрашивает Сигруд. — Если можно так выразиться.

— Мы проходим через барьеры, — говорит Вошем. — Божественные барьеры. Барьеры, которые почти невозможно преодолеть…

— Но у нас есть ты, — говорит дрейлинг.

— Верно. Многого можно добиться при наличии малейшей вероятности.

Сигруд закрывает глаз и продолжает идти вперед в том же темпе, прислушиваясь к звуку шагов и пытаясь сосредоточиться на том, как это все ощущается, а не как выглядит. Он как будто идет через море песка, и материальный мир кажется всего лишь идеей, которая возникает лишь в тот момент, когда он на нее смотрит, но когда его зрячий глаз закрыт, оказывается, что на самом деле…

Он открывает глаз и видит только коридор.

«Я глубоко во чреве чего-то божественного, — думает он. — И мне это не нравится».

— Мы близко, — говорит Мальвина.

Сигруд смотрит вперед и видит только темный конец коридора. Потом смотрит назад и видит, что они по-прежнему не более чем в пятнадцати футах от двери, через которую вошли.

— Да ладно.

— Ага, — говорит она.

Что-то начинает проступать во тьме впереди: металлическая винтовая лестница, которая петлей уходит вверх, сквозь потолок, в бетонную шахту.

Все трое останавливаются у ее начала.

— Я позволю вам дальше пойти одним, — говорит Вошем. — Я не могу долго оставаться на одном месте. Это слишком опасно.

— Тогда ступай, — отвечает Мальвина. Она протягивает руку и сжимает его плечо. — Этой ночью в воздухе витает что-то странное. Двигайся быстро, ищи безопасные места и не оглядывайся.

Вошем с мрачным видом кивает, поворачивается и рысью убегает по коридору. Мальвина следит за ним, пока он не исчезает за дверью. Потом стены и пол начинают трястись и содрогаться…

— Лучше отойди, — говорит она.

Сигруд слушается. Затем коридор как будто рушится внутрь, длинный и узкий проход заполняется темным камнем, как если бы гранит и суглинок были жидкими, а потом…

Ничего. Просто пустая, темная стена там, где раньше был выход.

Мальвина тяжело вздыхает. Смотрит на лестницу. — А теперь мы идем вверх.

* * *

Лестница кажется намного более плотной и ощутимой, чем коридор, но это мало успокаивает Сигруда. Большей частью потому, что, если он правильно оценил расстояние, они преодолели достаточно ступенек, чтобы оказаться на несколько футов выше Солдинского моста. Но они по-прежнему в высокой и пустой шахте, все идут и идут. Лестница не заканчивается.

Их шаги пробуждают эхо. У Сигруда начинают болеть икры. Он спрашивает себя, не может ли это место задержать Нокова по той простой причине, что здесь нужно очень долго идти, чтобы куда-то добраться.

— Похоже, ты справляешься со всем этим довольно неплохо, — замечает Мальвина.

— Я не впервые столкнулся с божественным, — отвечает Сигруд. — И это лучше того, к чему я привык.

— Да уж, Жугов и Колкан вряд ли могли произвести хорошее впечатление.

— Он был отцом мальчишки, верно?

— Жугов? Да. Правильно догадался.

— И твоим отцом тоже?

Она фыркает, как будто давится идеей.

— Безусловно, нет. Этот мужчина, это существо, было безумнее распаленного зайца. Нет-нет. Мои родители — Олвос и Таалаврас. Надежда и порядок, видишь ли. — Она улыбается. Улыбка слегка язвительная, самую малость. — Прошлое — жестокая, неоспоримая вещь, как Таалаврас. Оно такое, какое есть. Безжалостное, черствое, в точности как все его машины и приспособления. Ну, я немного такая. И все же люди, оглядываясь, видят в прошлом… истории. Предания. Возможность. Надежду. Это похоже на нее. Так что во мне и это тоже есть.

— Понятно.

Они продолжают подниматься по лестнице.

— Знаешь, что самое худшее? — спрашивает Мальвина.

— В чем?

— В том, чтобы проснуться. В плане Жугова спрятать нас в обычных семьях, а потом однажды разбудить.

— Нет. Что?

— То, что… ты все помнишь, — говорит Мальвина. — Ты просыпаешься и осознаешь свою истинную природу — вспоминаешь своих божественных родителей и то, как все было раньше… Но ты еще и помнишь своих смертных родителей. Помнишь, каково просто… быть ребенком, частью семьи. Ты не можешь этого забыть. Я не думаю, что Жугов понимал, насколько это может оказаться больно.

— Ты предпочитаешь все забыть?

Мальвина вздыхает.

— Я не знаю. Время от времени.

Они продолжают подниматься по лестнице.

— У меня вопрос, — говорит запыхавшийся Сигруд.

— Валяй.

— Если Жугов погиб в Мирградской битве, — спрашивает он, — почему божественные дети все еще спят? Почему его чудо не исчезло? Почему они не проснулись все одновременно?

— Да, это забавно, не так ли? — говорит Мальвина. — Я сама задаюсь этим вопросом. — Звук ее шагов затихает.

Сигруд смотрит вверх и видит, что лестница наконец-то закончилась в странном помещении.

Комната длинная, но узкая. На одной длинной стороне — двустворчатая дверь, более десяти футов высотой, с огромными железными ручками и маленькими светильниками по обеим сторонам. Взглянув на дверь, он слышит пронзительное «и-и-и-и…» в ушах, единственную ноту на частоте, которая почти лишает его возможности мыслить.