Мальвина ухмыляется.

— Слышишь шум?

— Да, — отвечает он, морщась.

— Ага. Им не нравится, что ты здесь. Ты никогда не бывал тут раньше. Они не доверяют новым людям. Ну ладно. Хочешь знать, что я думаю? О том, почему некоторые дети все еще спят, хотя Жугов умер? — Она поворачивается к двери и замирает, взявшись за железные ручки. Ее голова чуть наклонена, лицо скрыто в тени. — Я думаю, им это… нравится. Они не хотят прекращать.

— Что прекращать?

— Быть людьми. Им это нравится. Подсознательно они не желают просыпаться. И продолжают спать, оставаясь детьми. Так долго, как только смогут. — Она бросает на него взгляд через плечо. — Я бы не хотела забыть.

— Забыть?

— Все. Ты спросил, хотела бы я забыть. Мой ответ — нет. Я хочу все сохранить. Даже если от этого больно. — Потом она с трудом открывает огромные створки и входит внутрь. — Идем. Но ни к чему не прикасайся!

* * *

Сигруд входит в большие деревянные двери и замирает в изумлении.

Он стоит в длинной и темной комнате с низким потолком, похожей на обширный подвал — может, футов шестьсот или семьсот шириной. На дальней стене ряд окон, через которые льется мягкий синий свет, как будто от далекой луны. Потолок опирается на короткие и толстые каменные колонны, рядами рассекающие комнату. А между колоннами — кровати.

Десятки кроватей. Сотни! Может, много сотен, и все распределены равномерно, так что кажется, что он глядит на огромную сеть из кроватей. Сами они непримечательны, практичные койки вроде тех, какие можно найти в больнице или приюте, с простым белым постельным бельем, простыми белыми подушками, и рядом с каждой — простой деревянный столик, на котором мерцает маленькая лампа.

В кроватях лежат люди. Точнее, юнцы. Самому молодому из тех, кого он видит, примерно одиннадцать; самому взрослому — около двадцати. Все они тихо спят, и прикроватные лампы отбрасывают мягкие разноцветные блики на их дремлющие лица. Сигруд так потрясен, что едва замечает, как позади него захлопываются огромные двери.

— Это… это больница? — спрашивает он.

— Нет, — отвечает Мальвина. — Это наше последнее убежище, — она выдыхает. — Ох, так славно снова оказаться здесь, где я могу обо всем говорить. Ты понятия не имеешь, сколько правил связано с этим местом — это все равно что снять особенно жесткий корсет…

Сигруд подходит к одной из кроватей и смотрит на девочку, которая в ней лежит. Лет пятнадцать, волосы цвета тусклого золота, брови причудливо желтые. Она что-то бормочет во сне и переворачивается на другой бок.

— Не касайся кровати! — напоминает Мальвина.

— Эти дети… божественные? — спрашивает Сигруд.

— Да, — говорит она; подходит и встает рядом. Смотрит на море кроватей и ламп и впервые за все время кажется хрупкой и неуверенной. — Все до единого. По крайней мере их мы сумели спасти. Здесь они могут жить так, чтобы он их не заметил.

Сигруд пристально глядит на лицо спящей.

— Почему они спят? — спрашивает он.

Позади раздается странный голос:

— Это было самое простое решение.

Сигруд резко поворачивается, застигнутый врасплох. Он видит, что кто-то стоит во тьме за ближайшей колонной, и инстинктивно тянется к ножу.

Внезапно Мальвина кидается к нему, отбрасывает руку.

— Нет! Нет. Поверь мне, тебе не стоит этого делать.

Сигруд присматривается к вновь прибывшей. Она шагает вперед, на свет. Невысокая юная континентка, с большими, широко посаженными глазами и кривым ртом. Безволосая — похоже, бритоголовая. Одежда на ней свободная, из белого льна, и хотя в обычной обстановке ее облик напомнил бы Сигруду пациентку психушки, ее взгляд выражает спокойное, стойкое здравомыслие. Тревожно стойкое.

Она ничего не делает и не говорит. Просто смотрит на Сигруда большими, спокойными, широко посаженными глазами.

— Кто это, Мальвина? — спрашивает он.

Вновь прибывшая моргает, изумленно смотрит на Мальвину и улыбается.

— Мальвина?.. — недоверчиво переспрашивает она.

— Заткнись, — огрызается та. — Кое-кому из нас нравятся наши смертные имена.

— Некоторые из смертных имен довольно хороши. Но не это. — Незнакомка снова обращает на Сигруда немигающий взгляд. — Итак, это даувкинд?

— Все меня об этом спрашивают, — говорит Мальвина. — Да. А кто же еще? Сигруд, это Таваан, дух дремоты и сновидений. Она властвует над этим местом.

— Властвует? — переспрашивает он.

— Это место существует в ее реальности, — объясняет Мальвина. — В каком-то смысле в ее разуме.

— Звучит весьма болезненно, — говорит Сигруд. — Надеюсь, от этого есть хоть какие-то преимущества.

Таваан поднимает руку и щелкает пальцами.

Сигруд, заинтригованный, смотрит на ее руку и видит, что та исчезла. Вообще-то теперь он видит, что Таваан и Мальвина обе исчезли. Он озирается и понимает, что его мгновенно перенесли в другой конец помещения, далеко от них, а он этого даже не заметил. Таваан и Мальвина — крошечные точки в отдалении, хотя он видит, что Мальвина крутится на месте и ищет его взглядом.

Голос Таваан доносится издалека, словно эхо:

— Да, кое-какие имеются.

Еще один щелчок, намного тише, и он возвращается на прежнее место. И снова его чувства не успевают заметить перемену в воздухе, звуках или силе тяжести. Как будто комната сдвинулась вокруг него, а он этого даже не осознал.

— Я… понимаю, — говорит Сигруд.

— Она пытается тебя запугать, — Мальвина сердито глядит на Таваан. — Не позволяй ей.

— Но ведь это ты предупредила его не наставлять на меня нож, — говорит Таваан.

— Я не хотела, чтобы ты погрузила его в глубокий сон, — возражает Мальвина. — Это было бы опасно для его здоровья! Та женщина упала и сломала челюсть!

— Но, судя по твоим словам, — говорит Таваан, — с ним такое может и не сработать.

Сигруд переводит взгляд с одной девушки на другую.

— Вы же знаете, что я вас слышу… верно?

Таваан вздыхает и закатывает глаза.

— Она сказала тебе не садиться на кровати?

— Она сказала их не трогать…

— Вот и хорошо, — говорит Таваан. — Ты вырубишься, и нам будет трудно тебя разбудить. Они созданы, чтобы лишать сознания божественных существ, а смертный вроде тебя… твое сердце может остановиться.

— Значит, кровати чудесные?

— Да, — говорит Таваан. Она идет вдоль ряда постелей и смотрит на спящих. — Когда мы используем свои божественные способности, когда деформируем и изменяем реальность вокруг себя, наш враг это чувствует. Нюхом чует. Потому-то ему и удавалось действовать быстрее нас в самом начале. Те, кто пробудился, приманивали его уже самим фактом своего существования. Те, кто спал и не осознавал себя, могли оставаться скрытыми от него, но те, кто все про себя понял… Сам мир меняется, когда мы просто идем сквозь него. А когда мы собирались, встречались по двое и по трое, как будто вспыхивал яркий свет, и мишени возникали у нас на лбу.