— Здесь вам ничего не угрожает? — спрашивает Сигруд.

— Это место существует внутри моих владений, — отвечает Таваан. Она стучит кончиком пальца по своему виску. — Внутри меня. Оно не так уж сильно прикреплено к реальности. Так что ему гораздо сложнее разыскать нас тут.

— Значит, это похоже на его владения, — замечает Сигруд. — То темное место, куда меня затащил враг.

— Здесь не такое средоточие силы, — возражает Таваан. — Но кое-что общее есть.

— Это опасная игра, — говорит Мальвина, — возможно, отчаянная, но мы сохраняем им жизнь уже не один год. Те, кто не захотел спрятаться в убежище… они долго не продержались. Он быстро до них добрался. Мы удовлетворились малыми победами.

— Да уж, грандиозными их не назовешь, — говорит Таваан. — Тебе можно бегать там и заниматься ерундой, пока я сижу тут в одиночестве.

— Я же тебя навещала! — восклицает Мальвина.

— Трижды, — парирует Таваан. — Трижды за прошлый год!

— Я принесла тебе горячий шоколад!

— Да, но без горячей воды, чтобы его приготовить.

— Я же извинилась…

— Извинения, — говорит Таваан, — на вкус совсем не то, что горячий шоколад.

Сигруд громко откашливается.

— Зачем я здесь?

— Зачем? — Таваан фыркает. — Попробовать кое-что весьма отчаянное.

— Это потому что мы весьма отчаялись, — уточняет Мальвина. — Таваан, послушай — он попытался сделать сенешаля.

Глаза Таваан широко распахиваются.

— Что?!

— Ты слышала. Похоже, у него не получилось, но сам факт того, что он попытался…

— Он считает себя таким же сильным, как Божество, — говорит Таваан.

— И это почти правда. Ему почти удалось. Мы не победим в этой битве в одиночку.

— Ты поэтому попросила, чтобы я пришел? — спрашивает Сигруд у Таваан. — Чтобы помочь придумать стратегию?

Таваан удивляется.

— Я?! Я не просила, чтобы ты пришел.

Сигруд, хмурясь, поворачивается к Мальвине.

— Ты сказала… ты сказала, что «она» хочет со мной поговорить. Что за «она»?

Лицо Таваан смягчается.

— A-а. Он не знает.

— Нет, — мрачно говорит Мальвина. — Он не знает. — Она тихонько вздыхает, потом говорит: — Божественные дети… не единственные, кого мы тут спрятали. Следуй за мной. Тут совсем недалеко.

Сигруд идет за ней, все еще растерянный. От странного путешествия, чтобы отпереть дверь под Солдинским мостом и через нее попасть в эту причудливую субреальность, встретиться с похожей на сумасшедшую девушкой, которая называет себя воплощением сна… Он не может постичь, что делает здесь и какой помощи от него ждут, в особенности когда он сам едва понимает, что с ним происходит в отдельно взятый момент.

Мальвина ведет его к дальней стене, той, что с окнами. За ними темно-синее ночное небо, озаренное звездами, а перед средним, самым крупным окном — большое мягкое кресло, обращенное к Сигруду спинкой.

В кресле кто-то сидит: он видит руку на подлокотнике, маленькую и коричневую, с чернильными пятнами на пальцах.

Они приближаются. И тут он ощущает… знакомый запах.

Чай. Чай почо, крепкий и едкий.

Чернила, много чернил, густых и темных.

И еще — запах очень старого пергамента и книг, запах пыли, ароматы библиотеки с ее замшелыми томами…

Сигруд останавливается.

— Нет, — говорит он. — Нет. Этого не может быть.

Мальвина обходит кресло и глядит на него поверх спинки.

— Иди сюда, Сигруд, — мягко произносит она. — Иди сюда.

— Я не могу в это поверить, — говорит дрейлинг. Его лицо дрожит. — Я… я не могу, не могу! Это какой-то фокус.

Мальвина качает головой.

— Никаких фокусов. Просто подойди сюда. Я смогу ее разбудить лишь ненадолго. Так что поторопись.

На трясущихся ногах Сигруд приближается к мягкому креслу и медленно обходит его. И видит ее.

Она, хоть и постарела, все же осталась очень похожа на женщину, которую он когда-то знал: маленькую, непритязательную, с замкнутым лицом и большими глазами, которые за толстыми стеклами очков кажутся еще огромнее. Ее глаза закрыты — она как будто вздремнула. На ее лице куда больше морщин, чем он помнит, ее собранные в неряшливый узел волосы побелели до срока, и теперь белоснежная грива резко контрастирует с темной кожей. На ней простое синее платье и белая кофта на пуговицах; она привалилась виском к левому «уху» кресла, и на ее лице слабая гримаса — как будто такая поза слегка неудобна.

Эта женщина сделала его жизнь такой, какая она сейчас. Она вытащила его из глубин тюрьмы, после того как он все потерял, и дала ему надежду.

— Шара, — шепчет Сигруд. У него пересохло во рту. Он смотрит на Мальвину и сглатывает. — Как это могло случиться? Как… как она сумела выжить?

И тут Шара шевелится, делает долгий, медленный, сбивчивый вдох. Говорит каркающим голосом:

— Никак. — Она открывает глаза и моргает от света, что льется из окон. — Я не выжила. Я, видишь ли, мертва.

Сигруд не сводит с нее взгляда. Он просто не может осознать, что это происходит на самом деле. Ее смерть была тем, с чем он жил каждый день на протяжении последнего месяца, с чем просыпался по утрам и засыпал по ночам. И теперь оказалось, что все не так, и то, во что он верил, разлетелось на части, словно одуванчик на ветру…

— Турин… Турин сказала, что видела твой труп, — слабым голосом произносит он.

— Наверное, видела, — говорит Шара — мягко, но с ноткой веселого удивления. Однако голос у нее измученный, словно у больной, которая с трудом терпит посетителей у своей постели.

— В Галадеше тебе устроили грандиозные похороны. — Да, Мальвина принесла мне газету, — говорит Шара. — Такие милые венки…

— А потом тебя сожгли, — продолжает Сигруд, — и пепел поместили в гробницу.

— Несомненно, — Шара кивает. — Я ничего из этого не оспариваю, Сигруд.

— Тогда… тогда… кого кремировали? Чей пепел в той урне в гробнице?

— Мой, — говорит Шара. Она слабо улыбается, и ее глаза становятся чуть больше. — Только взгляни на себя, Сигруд… батюшки мои. Ты совсем не изменился. Это изумительно, не правда ли?