Мария осталась одна, и жуткие муки охватили ее.

Она схватила перо, потому что рука сама тянулась доверить листу бумаги тот кошмар, что творился в ее сознании. И она написала о страсти… о слезах… и о первой близости, когда они были скорее животными, нежели людьми, о близости, что положила начало всепоглощающей любви.

* * *

Отправляясь в Глазго, Мария понимала, что ей предстоит сыграть ту роль, что ждут от нее. Ее собственные желания были порабощены. Ее возлюбленный владел ее разумом так же безгранично, как и ее телом. Единственно, что могло ей помочь сделать требуемое, была ее ненависть к Дарнлею.

Сразу по прибытии в замок ее проводили к Дарнлею. Ее и раньше мутило от него, а сейчас в особенности. На лице были следы болезни, а в комнате неприятно пахло. Он прикрыл, насколько возможно, лицо тканью.

Он обрадовался, увидев ее.

— Хорошо, что вы приехали навестить меня, — смиренно проговорил он.

— Мне многое нужно вам сказать… Я смотрю, вы очень больны.

— Я поправлюсь.

Смотреть на него было невыносимо. Она сказала:

— Почему вы так отвратительно себя ведете? Если бы вы… Что я такое сделала, чтобы вы так ко мне относились?

— Вы не хотите простить меня, вы отворачиваетесь от меня. Я очень хочу вернуть все, что было между нами. Я понимаю, что вел себя очень глупо, даже жестоко. Мадам, я очень молод, мне ведь нет еще и двадцати одного. Я моложе вас. Давайте попробуем еще раз. Ах, Мария, вы ведь любили меня! Вы забыли?

Она содрогнулась:

— Это было так давно. Я еще не знала вас тогда.

— Вы знали часть меня. Я был другим. И могу им вновь стать. Меня вела собственная глупость и глупость других. Я все время думаю о вас… как о королеве и моей жене. Однажды узнав вас, как же я смогу обойтись без вас?

— Я не могу поверить в то, что вы можете быть искренним. Не забывайте, я ведь знаю вас. Если я возьму вас обратно, снова начнутся эти глупые постыдные унизительные сцены. Я не могу забыть, что вы говорили мне… как вы унижали меня… не только, когда мы были одни, но и перед моими подданными.

— А вы хотели бы взять меня обратно?! Вы хотите позволить мне быть вновь рядом с вами?!

— Да как я могу доверять вам?

— Можете! Можете!

— Тихо! Не заводите себя, для вас это вредно… Лежите спокойно и говорите потише.

— Говорить потише, когда вы здесь?! Когда вы приехали повидать меня?!

— Я не очень-то верю вам, — начала, было, она.

— Мария, я буду хорошим мужем. Мария, почему нам не стать счастливыми? У нас есть ребенок… сын… Мы можем быть счастливы.

— Возможно, если бы мы не были женаты. Я… я с каретой для вас.

Он с тревогой посмотрел на нее:

— А карета зачем?

— Я хочу забрать вас в Эдинбург.

— Забрать меня?! У меня там слишком много врагов. Они поклялись отомстить мне за…

— За смерть Давида, — сказала она. — Прошел всего лишь год, как его нет.

Воспоминания о Давиде прибавили ей решительности. Она сказала:

— Ведь об этом вы думаете, да? Вы боитесь их, потому что были с ними в сговоре, а потом бросили их да еще и донесли на них.

Он медленно закивал и сказал:

— Я слышал, они сговорились против меня. Но я ни за что не поверю, что вы вместе с ними. Зачем вы хотите отвезти меня в Эдинбург?

— Много говорят о напряженных отношениях между нами. Вот я и хочу показать миру, что мы живем в дружбе и согласии.

— Мария, — сказал он, — я вернусь, но при одном условии: вы дадите обещание быть моей женой… во всем.

Она заметалась в сомнениях, а он продолжил:

— Если нет, я остаюсь здесь. Мне нужно ваше обещание, Мария. Мы будем… в одной постели… за одним столом… как муж и жена. Пообещайте мне, и я завтра же уеду вместе с вами.

Она молчала так долго, что он не выдержал и мрачно произнес:

— Ну что ж, отлично, я остаюсь. Слишком холодно для путешествий…

— Вам будет удобно в вашей карете. Вы будете окружены заботой. В Эдинбурге мы наконец-то будем все вместе — вы, я и наш ребенок. Я буду сама ухаживать за вами.

— Я поеду, если вы пообещаете мне единственное: мы будем как муж и жена, и, покуда я жив, вы не покинете меня.

— Покуда вы живы, — повторила она, и ее снова затрясло. — Но… мы не можем быть вместе, пока вы не поправитесь.

— Я быстро встану на ноги! — с жаром произнес он.

— Очень хорошо. Мы завтра отправляемся.

— Ваше обещание, Мария?

— Я обещаю.

— И, пока я жив, вы не оставите меня?

— Пока вы живы, я не оставлю вас.

— Так, значит, завтра в путь!

* * *

Дарнлей крепко спал, отвернув от Марии обезображенное болезнью лицо. Она сидела, напряженно вглядываясь в ночь за окном. Она была слишком подавлена, чтобы спать или даже просто сидеть без дела. Взяв лист бумаги, она начала писать Босуэлу: «Я очень устала и хочу спать, но не могу удержаться, чтобы не покрыть весь лист бумаги словами, обращенными к тебе…»

Некоторое время она писала, не обращая внимания на то, что именно она пишет, а просто перекладывая на бумагу мысли, крутившиеся в голове… Она посмотрела на листок и начала читать:

«Он не дал мне уйти, потому что хотел, чтобы я присмотрела за ним. Прощу ли я себе глупое сидение рядом с ним?..»

«…Я делаю то, что ненавижу…»

«…Прости мне, что я пишу как в бреду. Я действительно больна… я рада, что могу написать тебе, пока все спят…»

«…Меня ведет моя страсть… я в твоих руках…»

«…Я молю Господа, чтобы он защитил тебя от всех болезней…»

На глазах выступили слезы и закапали на бумагу…

Неужели эта ночь никогда не кончится? — спросила она себя.

Она взглянула на лежащего в кровати человека и сказала, не обращаясь ни к кому:

— Лучше бы я никогда не родилась или умерла еще в детстве.

* * *

Они оставили Глазго на следующий день.

— Мы едем в Холируд или во дворец в Эдинбурге? — спросил ее Дарнлей.

— И ни туда, и ни сюда, — ответила Мария. — В вашем состоянии нельзя там появляться. Многие страшатся вашей болезни. Я подыскала для вас дом, где вы будете до той поры, пока не поправитесь. А потом вы вернетесь во дворец.

— И разделю с вами ваши покои, — напомнил он ей.

— Да, — сказала Мария.

— Постель и стол, — с улыбкой добавил он. — А где этот дом?