– Поиглаем? – спрашивает в полутьме детский голосок. Эхо отзывается, бродит в стенах огромного храма. Эхо летит от стены к стене, от колонны к колонне, от мозаики к мозаике – мертвенно золотые лица святых, похоже, искажаются от ужаса. Человеческие скелеты, сложенные в углу, подтверждают – «поиглаем», да еще как. Огромная пирамида черепов. Один из черепов вдруг сваливается с самого верха, катится с горы, летит по полу. Ударяется в колонну и отскакивает, останавливается… В следующий момент на него опускается детская нога. Крррак. Череп медленно раздавливает чудовищная сила, что заключена в этой ножке…

И снова тьма.

Здесь, внизу – всегда тьма. Даже свет, проникающий сверху, не может разогнать этот мрак полностью.

Тьма полна жизни – страшной, зарождающейся в крике и боли, в полусонном бормотании полуживых людей, превращенных в консервы. Эта жизнь заключена не в огромном темном пятне, которое своими щупальцами ощупывает стены и колонны… Нет. Жизнь здесь заключена в черных капсулах.

Новая жизнь для Леди.

Для сотен новых и новых отпрысков Леди. Ей есть в ком себя продолжить…

Стены древнего храма полны ужасов.

Леди ползет, щупальца извиваются. Шелест, шорох, эхо.

Вот и хранилище. Десятки полупрозрачных коконов с людьми – еще живыми. Если прижаться ухом к гладкой скользкой поверхности одного из коконов, можно услышать тихий, замедленный стук сердца.

Ту… Ту-тук… ту… ту-тук.

Это запас для деток. Маленьких «леди» будет много, всем должно хватить еды, когда они вылупятся…

Вот белесые щупальца трогают один из коконов, обволакивают его. Свет падает на кокон, пронизывает его – и сквозь прозрачную мембрану виден человек внутри. Это мужчина лет тридцати. У него греческий профиль и застывшее, сонное лицо. Он спит как младенец.

– Поиглаем? – снова спрашивает детский голосок. Хруст. Мужчина дергается, лицо искажается судорогой, словно ему снится страшный сон. Но человек не просыпается. Опять хруст, изнутри кокон вдруг забрызгивает кровью, она стекает по лицу человека, по стенкам кокона… Человек спит. Спит. Его съедают заживо, а он спит. И будет спать так до самого конца. Ровный стук сердца не ускорится и не прервется. Адреналин не хлынет в кровь, делая ее горькой и невкусной. Нет. Все будет мило и спокойно.

Потому что Леди так любит. Папа любит Леди, а Леди любит играть и кушать. «Только не зеёных». Да, только не зеленых человечков, папа запретил.

Брызжет кровь. Лица из-за пятен крови уже почти не видно.

Но оно все равно безмятежное… его лицо.

Темнота подступает ближе, ближе.

В последний момент, прежде чем свет исчезает, человек дергается. И умирает, как и жил последние несколько месяцев…

Во сне.

– Леди хорошая, – говорит чудовище с лицом пятилетней девочки. И свет, источаемый крошечной фигуркой девочки, постепенно гаснет. Темнота.

Приманка сейчас не нужна.

Все исчезает во тьме. До поры, до времени.

Михайловский замок, позже

Заросший лианами и окруженный стволами огромных деревьев, замок напоминал скорее гнездо драконов, древнюю скалу, чем творение человеческих рук.

Убер молча рассматривал чудовищное строение. Инженерный замок. Любимое детище Павла Первого, странного и несчастного российского императора. Сын Екатерины Великой не унаследовал матушкиных грехов, но и благих дел ее повторить оказался не в состоянии. И был убит собственными офицерами в этом самом замке. Печальная история.

– Надеюсь, ты не собираешься и туда лезть? – Герда нахмурилась.

Убер повернулся, на девушку уставились круглые окуляры противогаза. Скинхед тяжело вздохнул, даже стекла запотели.

– До этого не собирался. Но твое замечание болезненно задело мою мужскую гордость. Теперь у меня нет выбора. Придется лезть.

Герда повертела головой. Растерянно.

– Он шутит? – спросила у Комара с надеждой.

Владимирец пожал плечами:

– Кто знает?

– Давай, конечно, лезь! Думаешь, я буду тебя останавливать? Не дождешься! – возмущенная Герда ушла и села рядом с Таджиком. Тот поднял голову, посмотрел на девушку. Но ничего не сказал. Ахмет, нахохлившись и ненавидя всех, сидел поодаль.

– Ты что, серьезно? – спросил Комар негромко.

Убер пожал плечами.

– Да нет. Что я, дурак? Просто у меня рядом с замком тайник, с одной заброски остался. Хорошо бы проверить. Только Герде не говори. А то подумает, что я осторожный и умный, а кому это надо? Мужчина в глазах женщины должен быть безбашенным. Иначе ему секс светит только за деньги.

– Секс? – Комар заморгал. – Ээ… Ты имеешь в виду… Герда и ты…

– Тебе все бы о бабах! Озабоченный. Стыдись!

Комар только рот открыл. С Убером вечно так – вроде прокололся он, а идиотом чувствуешь себя ты.

Скинхед достал бинокль, принялся изучать замок сантиметр за сантиметром.

– Нет, все-таки мы туда не пойдем, – Убер убрал бинокль от глаз. – Плакала моя заначка.

– Серьезно?

– Серьезней некуда. Там бегунцы. Самые обычные. Целое стадо, голов под сорок.

– Это опасно?

– Как тебе сказать… – Убер вздохнул. – Тебя давно живым ели на завтрак?

Комар содрогнулся. «Поиглаем?»

– Совсем недавно.

– Ээ… – скинхед замялся. – Понятно.

Бегунцов стало больше. Копошащееся, похрюкивающее стадо возилось рядом с громадой Инженерного замка. Хорошо, сильный холодный ветер относил запах беглецов в сторону от стада, иначе бы так просто не разошлись. Бегунцы – это четвероногий сгусток злобы и ярости, с зубастой пастью от уха до уха, как у Чеширского кота в детских книжках.

– Мда, – промычал Убер. – Похоже, раз тут облом, придется нам проверить, есть ли жизнь на Марсе.

Комар растерянно повертел головой.

– Где жизнь?

– На Марсовом поле. Ты прямо не питерский.

Комар подумал. Провел перчаткой по влажным каплям на ржавых перилах. Посмотрел на ладонь, потом на Убера.

– Я не питерский. Я – подземный.

Убер вздохнул.

– Нашел чем гордиться. Дитя подземелья. Ладно, насчет Марсова поля мы еще подумаем, а пока все в сад!

– В какой еще сад? – удивился Комар.

– В Михайловский!

* * *

Они пересекли Инженерный сквер, вышли к Садовой улице. Перелезли через покосившийся забор, затем вышли к пруду, целиком заросшему ряской и фиолетовым мхом. Через пруд в самом узком месте вел крошечный каменный мостик. За мостиком простиралась ровная местность. Ноги Комара провалились. Они шли по мягким, заросшим синевато-зеленой растительностью кочкам.