Но не настолько, чтобы он смог стряхнуть наваждение и перестать видеть перед собой образ женщины, навсегда поселившейся у него в душе. Тристан снова откинулся на подушки и тяжело вздохнул.

— Я не знаю, что она со мной сделала и почему меня настолько сильно к ней тянет, что я совершаю глупости и теряю способность ясно мыслить, — признался Тристан и, закрыв глаза, снова представил себе свою двухтысячную армию — пехотинцев и лучников, и тех несчастных, чьи тела так и не были найдены. Поговаривали, будто их сожрали чудовища, разбившие его солдат. — Это больше, чем плотское желание, но я не знаю, можно ли назвать то, что я к ней чувствую, любовью. Меня просто сводит с ума невозможность понять, что же все-таки со мной происходит.

Пруденс несколько минут разглядывала его лицо, а по том кивнула:

— Хорошо, Тристан, я поеду. Этот пожар, похоже, заразен — теперь и мной двигает необъяснимое, но очень сильное желание увидеть эту женщину собственными глазами.

Тристан притянул ее к себе и с благодарностью поцеловал.

— Спасибо тебе, Пру.

— Все, что пожелаете, милорд. — Пруденс высвободилась из его объятий и, не обращая внимания на удивление, появившееся на лице Тристана, подошла к комоду, на котором оставила одежду.

— Ты куда собралась? — заикаясь, спросил он. Пруденс надела платье и лишь после этого повернулась к нему.

— Мне нужно подготовиться к путешествию, целью которого является повидать предмет твоей эрекции. Куда же еще?

— Это может подождать. Иди ко мне. — Он раскрыл объятия.

— Нет. — Пруденс повернулась к зеркалу и провела рукой по спутанным волосам.

— Я серьезно, Пруденс, пожалуйста, вернись. Я тебя хочу.

— А вам никогда не приходило в голову, милорд, — улыбнувшись, ответила служанка, — что это чувство может остаться без взаимности? Если мой отказ вас смертельно оскорбил, можете отрубить голову мне, а в постель пригласить Эванса. — Она вышла из комнаты и осторожно прикрыла за собой дверь, оставив потрясенного Тристана в одиночестве.

Рапсодия спала, окутанная кружевной тенью, которая получалась от смешения лунного света с сумраком, царившим под листьями пятнистой ольхи, самого высокого и могучего дерева в густых зарослях, где она решила провести ночь. Время от времени в кронах шелестел ветер да пофыркивала ее кобыла, больше ничего не нарушало тишины Кревенсфилдской равнины.

Свежий пьянящий воздух словно очистил ее сны от не нужной шелухи, и они стали прозрачными и чистыми и очень ясными. Она повернулась на бок и вдохнула аромат клевера и покрытой свежим зеленым ковром земли, на ко торой лежала. Рапсодия помнила этот запах с детства, когда ночами, вроде этой, ее семья укладывалась спать прямо на лугу под сверкающими звездами.

Она вздохнула, ей так хотелось увидеть во сне мать, но с тех самых пор, как Эши пришел в горы, ей никак не удавалось вызвать в памяти ее образ. И тут Рапсодия увидела мать, какой ее запомнила, когда та показала ей ее звезду по имени Серенна.

Рапсодии снова снился тот сон, только в нем не было ласкового, спокойного голоса матери. Она села и посмотрела вдаль, сквозь стройные стволы деревьев на раскинувшуюся за рощей равнину. На темном поле она увидела стол, похожий на алтарь, на котором лежал человек. Но его окутывал мрак, и Рапсодия не могла его как следует рассмотреть, видела лишь очертания тела.

Сон продолжался. Звезда Серенна у нее над головой мерцала на ночном небе, большая и яркая, какой она была на другом конце света. Неожиданно от нее откололся крошечный кусочек и упал прямо на тело, лежащее на алтаре, и залил его ослепительным сиянием, но уже в следующее мгновение свет померк, став равномерно-тусклым.

«Вот куда попал кусочек твоей звезды, дитя, на добро или зло. Если ты сможешь найти свою путеводную звезду, ты никогда не собьешься с пути, никогда».

Так сказала ей мать.

И тут она услышала другие голоса. Печальный рассказ Элендры о том, как она пыталась спасти Гвидиона.

«В конце, когда стало ясно, что ничего не помогает, а Гвидион испытывает ужасные страдания, я взяла кусочек звезды из рукояти меча и отдала его леди Роуэн. Я отдала его в надежде, что он поможет спасти Гвидиона, и они по пытались, но он уже слишком далеко ушел от нас по дороге смерти. Это был жест отчаяния, который не дал ничего, но я все равно ни о чем не жалею».

— Элендра, я вижу попытку спасти жизнь Гвидиона? — спросила во сне Рапсодия.

«Вот куда попал кусочек твоей звезды, дитя, на добро или зло».

Над телом появились руки без тела, те самые, что Рапсодия видела в Доме Памяти. Они соединились, словно в молитве, затем ладони раскрылись в благословении. Из рук на безжизненное тело пролилась кровь, покрыв его алыми пятнами.

Слова без голоса прошептали ей на ухо:

«Дитя моей крови».

А потом она услышала голос Элинсинос:

«Ракшас внешне похож на того, чью душу он захватил. Он рожден из крови демона, иногда других существ, как правило, ничего не ведающих диких животных. Ракшас, возникший только из крови, недолговечен и лишен разума. Но если демон завладел душой — человека или любого другого живого существа, — он может вложить ее в свое творение, и тогда ракшас выглядит в точности как человек, чью душу он захватил, а хозяин души, разумеется, умирает. Кроме того, он обладает частью знаний захваченного существа и даже может вести себя как он. Но они извращены и несут в себе только зло, опасайся их, Прелестница».

Рапсодия вздрогнула и проснулась. Она по-прежнему была одна в роще, никем не замеченная среди густых за рослей деревьев. Рапсодия села и обхватила себя руками, пытаясь согреться.

— Что ты такое, Эши? — спросила она вслух. — Кто ты в действительности?

Налетел легкий порыв ветра, зашелестел в кронах деревьев, но она не разобрала его ответа.

В семидесяти лигах к востоку теплый ветер ворвался в открытые ворота Дома Памяти, прошелестел в листьях дерева, растущего в самом центре двора. Человек в тяжелом сером плаще и капюшоне, скрывавшем лицо, стоял около него и задумчиво смотрел на верхние ветви.

На уровне его глаз в разветвлении ствола был надежно закреплен маленький музыкальный инструмент, похожий на лютню. Он играл повторяющуюся мелодию, которая наполняла весь двор, отражаясь от древних камней. Ничего похожего человек не слышал. Он потянулся к инструменту, на его руке заметно выделялся новый указательный палец, покрытый молодой розоватой кожей. Рука замерла над струнами на одно короткое мгновение и опустилась.

Убирать инструмент бессмысленно, решил Ракшас. Он стал неотъемлемой частью дерева, мелодия повторяла имя дерева и жила благодаря своей внутренней силе. Воля молодого дерева теперь связана с тем же источником, что поддерживал жизнь в Сагии, а его корни глубоко ушли в землю и обвились вокруг Земной Оси. Песня лютни разрушила влияние его господина на дерево, излечила его и спасла. Ракшас знал, кто оставил здесь инструмент.