И подруги выпили, вспомнили Гамлета и Москву, погрустили немного, совсем чуть-чуть, затем сходили вниз, купили еще бутылочку «Совиньона», пожарили себе котлет на газовой плите, включили дешевый кассетник, купленный ими вчера, потому что как же без музыки, потанцевали и попели вместе с группой «Руки вверх» (а на языке Генриха «хэнде хох»), поскольку с кассетой этой группы Лена никогда не расставалась, и кассета прилетела с ней и в Бельгию; и пленительные звуки и рифмы нетленного творения группы «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже» широко разнеслись по всему Антверпенскому предместью, изумляя аборигенов бескрайней простотой и раздольем русского песнопения.

Генрих тем вечером ничего путного не посоветовал, но обещал подумать. Весть о гибели Гамлета его, конечно, тоже огорчила, но не очень, поскольку в данный период времени совместных дел у них с Гамлетом не было, а стало быть, смерть Гамлета его бизнесу не повредила. Огорчился он не из вежливости, а вполне искренно, так как полагал, что некоторая ответственность за девушек теперь, значит, перекладывается на него. Но испытал и облегчение, узнав, что они собираются устроиться на работу и обременять его особенно не будут, а уж против того, чтобы его продолжала обременять Лена, к которой он уже успел воспылать неутоленной страстью, он и вовсе не имел возражений.

Обязательность и аккуратность – непременные черты немецких деловых людей – делают им честь, в чем и смогли убедиться подруги уже на следующее утро. Особо не мудрствуя, Генрих повез их в некое знакомое бюро по найму иностранной рабочей силы. Но полезные знакомства или, по-нашему, блат, на данной территории, оказывается, значения не имели. Контракт был предложен сразу, но только Виолетте. Чуть ли не первым вопросом, заданным девушкам, был: «Какими языками владеете?» В Бельгии в ходу были и французский, и немецкий, и английский, но предпочтительнее других был французский, а им Вета владела свободно. Подруге Лене ответить на этот неприятный вопрос было нечего, и ей мягко посоветовали возвращаться домой, так как настоящей, хорошей работы она тут не найдет.

Диалог со знакомой Генриху служащей этого солидного офиса, суховатой дамой неопределенного возраста, с брезгливо поджатыми тонкими губами и выдающимся подбородком, делавшими ее похожей на какую-нибудь надсмотрщицу фашистского концлагеря в классическом советском кинематографе, развивался, конечно, по ее правилам. Всех приехавших сюда девушек, особенно из Восточной Европы, в частности, из России и Украины, она априори считала если не профессиональными проститутками, то потенциальными, которых вялые поиски работы и природная лень непременно приведут к этому роду деятельности. Надо, однако, отдать ей справедливость и признать, что не так уж она была и не права. А если еще учесть, что приезжающие девицы из Восточной Европы были либо красивыми, либо по крайней мере хорошенькими, и выглядели куда привлекательнее, чем она сама, то ее сдержанная, цивилизованная ненависть к ним была вполне объяснима. Какая-то доля уважения, но к одной Виолетте, в ней тем не менее сохранялась, потому что они общались на французском языке, и Виолетта ни разу не пыталась компенсировать жестами недостаток слов, как это делает обычно большинство русских туристов, зачем-то добавляя к своей русской речи иностранный акцент и отчаянно гримасничая. У Веты слов хватало, и поэтому буквально через пять минут ей предложили работу переводчицы.

– А моя подруга? – спросила Виолетта.

– А на что, собственно, ваша подруга рассчитывала, когда ехала сюда? – был резонный ответ, сопровождаемый язвительной кривой усмешкой. – Без знания языка что ей тут делать? Телом торговать? – не сочла нужным скрыть свою неприязнь женщина-клерк, которая по природе была напрочь лишена этой любопытной перспективы.

Спасибо еще, Лена ничего не понимала из их разговора, а то могла бы со своим темпераментом разбить башку этой чертовой бельгийке ее же собственным дорогим ноутбуком, стоявшим перед ней на столе. Вета же, сохраняя невозмутимость, пыталась все-таки прийти хоть к какому-нибудь консенсусу с бельгийской стороной переговоров.

– Ну почему же только телом? – мягко улыбнулась Вета. – Разве нельзя придумать что-то другое? Мыть посуду, например, – сказала она, со скромным достоинством защищая подругу, о которой заранее знала, что в посудомойки та ни за что не пойдет.

– А что вы о ней так заботитесь? – спросила бельгийка. – Пусть едет домой, в свою Россию, здесь таких хватает. По десятку в день приходят. Как минимум.

– Мы – подруги, – терпеливо объясняла Вета.

– Ну и что? – продолжала недоумевать бельгийка.

– А то, – теряя терпение продолжила Вета, – что подруг у нас, в России, так просто не бросают. У нас, в России, – подчеркнула она, – с друзьями делят не только радости, но и неприятности.

И хотя Вета так никогда не думала и тем более не поступала, но на вражеской в данном случае территории она предпочитала действовать по принципу: «у советских собственная гордость». Поэтому, заканчивая свой краткий экскурс в русский менталитет, похожий скорее на краткий курс воспитания высоких нравственных принципов в зажравшейся бельгийской буржуазии, она подытожила:

– Так что, пожалуйста, устройте нас на какую-нибудь работу вместе.

– Вместе? Зачем?! Вас что, не устраивает хорошая работа с приличной оплатой? – продолжала ничего не понимать бельгийка ни о русской дружбе, ни тем более о русской верности в ней.

– Устраивает все, – твердо сказала Вета, – но только с подругой.

– Солидарность? – вдруг догадалась сотрудница бюро по найму, будучи когда-то горячей поклонницей польской демократии во главе с Лехом Валенсой, и ее лицо наконец осветилось.

– Ага, вот-вот, солидарность, – с готовностью подтвердила Вета.

– Ну хорошо, – вздохнула работодательница. – Будем считать, что солидарность победила. Как всегда, – чему-то своему вдруг улыбнулась она, и было странно, невозможно даже, увидеть эту лукавую улыбку на ее непреклонном и, в прямом смысле слова, – мужественном лице.

Что-то почти хулиганское появилось в ней вместе с улыбкой. И к чему относилась она? К ее воспоминаниям об участии в демонстрациях перед польским посольством в защиту той самой знаменитой «Солидарности»? О том, как она кинула в окно польского посольства яйцо, но не попала, а попала по каске спиной стоявшего полицейского. Тот не увидел, кто кидал, и ее выходка осталась безнаказанной. Полицейский обернулся в ярости, ища глазами в толпе, кто посмел это сделать, а у него с каски так смешно капал желток…

А может, ее улыбка относилась и к солидарности подруг в данном конкретном случае, но, так или иначе, слово было для нее не чужим, и разговор пошел уже по-другому, в правильном тоне и в конструктивном направлении.

– Тогда что я могу вам предложить… Чтобы вы поработали вместе… Что-то приличное и чтобы денег хватало, так?

– Ну конечно. Хотелось бы, – с нужной в этот момент застенчивостью потупила глаза Виолетта.

– Так, так, – размышляла бельгийка, щелкая по клавишам ноутбука и вглядываясь в экранчик. Наконец, получив, видимо, оттуда какую-то полезную информацию, сказала: – Тогда в бар. – И, предупреждая заранее вопрос Веты, добавила: – Род деятельности – хостесс.