— А ты уверен, что она обращалась именно к тебе и что ты правильно понял её слова?

— Когда я шёл по дороге и поравнялся с этим деревом, ветви его внезапно пришли в движение, и я понял: дерево разговаривает, и обращается оно ко мне.

— Но ведь в тот день был сильный ветер!

— О! Разве можно думать о ветре, когда с тобой разговаривает придорожная липа, когда она обращается к тебе с просьбой?! Да и какое, собственно, значение имеет ветер? Главное — это слова липы, а она сказала мне вот что: «Если ты не придёшь мне на помощь, я скоро умру. Смерть моя близка, близка моя смерть! Спаси меня, спаси, о прохожий!» Она говорила совсем простые вещи — то ли для того, чтобы её лучше поняли, то ли потому, что дерево не может рассуждать как человек. Впрочем, глядя на засыхающую старую липу, я и без слов понимал, что, если немедленно не помочь ей, она скоро умрёт. Во-первых, у неё слишком много нижних сучьев, и их надо обрезать, ибо чем старее дерево, тем больше ему требуется сил для верхушки, тянущейся к небу; во-вторых, в её тени поселилось множество паразитов, извлекающих соки из земли, принадлежащей ей по праву вот уже больше века. Поэтому надобно прогнать этих паразитов. Но и это ещё не всё. Липе нужна глинистая сухая почва, она боится постоянной влажности, а недавно, когда Гаронна вышла из берегов, земля под деревом просела и образовалось болото, которое и питает теперь липовые корни. Поле ничейное, поэтому болото простоит до тех пор, пока посланная небом жара не выпарит из него воду, но до этого времени липа вряд ли доживёт. Поэтому она и позвала меня на помощь. А я выкопаю канаву и отведу воду из болота, и земля снова станет сухой и благотворной для дерева. Так что мне предстоит прорыть канаву. А блошиный народец, а миллионы, миллиарды тлей, пожирающих липовые листья! Тлей придётся истребить, и для этого у меня есть особое масло. Но кроме тлей есть ещё многочисленное племя муравьёв, упорных, прожорливых и ловких. Муравьи живут в трещинах ствола и прогрызают в нём свои галереи, залы и туннели. А сколько в липовой коре мохнатых, рогатых и бархатистых гусениц и насекомых! И у всех жвалы, хоботки, буравчики, шильца, яйцеклады, которыми они легко пронзают кору липы и вытягивают из неё соки! Их всех тоже надо уморить тем же самым маслом. Ибо гибель старой липы, почтенного, но всё ещё цветущего дерева, станет великим бедствием. В наших краях липы редки — возможно, из-за ежегоднего весеннего разлива Гаронны, ведь избыток воды плохо сказывается на корнях липы. Чтобы извлечь ценный липовый сок, люди приходят из Сен-Симона, из Порте, из Монжискара, не говоря уж о жителях Тулузы. Заметьте, те, кто совершенно незнаком с жизнью деревьев, обычно делают очень глубокие надрезы, повреждающие древесину, и кто-то должен спасти дерево от этих варваров. Ибо на основе сока липы изготовляют удивительные лекарства. Этот сок излечивает даже эпилептиков. Его подвергают брожению и делают необычайно вкусную настойку, дарующую счастливые сны. Опавшие листья липы очень любят животные. К несчастью, люди, собирающие эти листья на корм скоту, не найдя на земле достаточно опавших листьев, безжалостно обрывают с ветвей живые. И кто-то должен уберечь дерево от этого варварства. Не только художники, но и все, кто умеет рисовать, знает: из липы изготовляют самые лучшие угольные карандаши, а потому они срезают с дерева все молодые ветки. Горланя песни и потрясая длинными палками с серпами на концах, художники приходят целыми группами, человек по пятьдесят, вместе с девицами, кои служат им моделями. Они отсекают молодые ветки и лишают дерево его красоты. Но кто-то же должен прекратить эти безобразия! А ещё люди приходят обрывать цветы, из которых готовят отвар, посылающий спокойствие одним и лёгкое возбуждение другим — в зависимости от способа приготовления отвара. Липовый цвет обладает поистине чудодейственной силой! Но когда наступает осень, от дерева остаётся лишь несчастный обглоданный ствол, высящийся на обочине Арденнской дороги, возле болота, не позволяющего дереву восстановить свои силы. Липа позвала меня, ибо душе её известно о моём долге перед деревьями. Я обязан заплатить этот долг, и я заплачу его…

И, вскинув на плечо заступ, Торнебю отправился на Арденнскую дорогу.

— Какой же ты счастливый! — промолвил я ему вслед. — Слова богов никогда не бывают ясными, но ты получил вполне внятный знак. И я завидую тебе: ты можешь посвятить себя дереву — тому, что можно увидеть, пощупать и понюхать!

В деревню Казариль, расположенную на склоне горы над Люшоном, ведёт узенькая тропинка, которую зимой заваливает снегом. Чуть подальше, в долине, раскинувшейся в глубине горного массива, находится замок Брамвак. Прибыв в деревню Казариль, я принялся спрашивать местных жителей про Мари Сели.

— Женщина по имени Мари Сели? Та самая, что тридцать лет назад ушла из деревни в город? Да, она вернулась, и с собой у неё была корзинка. Она сказала, что недостойна войти в церковь, а потому опустилась на колени на паперти и стала там молиться. А на следующий день её нашли там мёртвой. Корзинка её была пуста. Кто-то утверждал, что видел вокруг её головы сияние.

Всё. Больше никто не мог ничего сообщить. Чтобы понять, покоится ли Грааль на дне подземного озера под собором Сен-Сернен, или же, повинуясь неведомому голосу, мне предстоит и дальше искать его в Тулузском краю, я мог уповать только на собственное чутьё. Но после случившегося я усомнился даже в природе голоса. Больше ни в чём не был уверен. Сомневался во всём.

И тут я вспомнил: неподалёку от руин замка Брамвак начинается очень густой лес, куда с трудом пробираются только самые отважные дровосеки. И подумал, что, быть может, под сомкнутыми лесными сводами, где нет места свету, зрение моё станет более острым? И отправился на дорогу Сент-Авантен.

— Здравствуйте, Мишель де Брамвак. Куда это вы направляетесь, сжимая в руках палку, похожую на посох епископа? Мне казалось, стада ваши давно вымерли, а замок ваш лежит в руинах.

— Здравствуйте, сеньор де Казариль. Я иду далеко, дальше, чем расположены руины моего замка, иду в дикий лес Крабьюль искать потерянное мною стадо снов.

— Ох уж эти сны! Вы нисколько не изменились, Мишель де Брамвак. Возможно, мы встретимся с вами в лесу Крабьюль, потому что я намерен отправиться поохотиться на медведя.

— Никто не изменился, сеньор де Казариль. Один ловит сны, другой медведей.

Проживавший в одиночестве в маленькой каменной башне в окружении неграмотных крестьян, сеньор де Казариль отчасти утратил разум. Ходили слухи, что когда-то давным-давно медведь задрал его невесту. С тех пор он стал ходить в горы охотиться на этого зверя и всегда старался поймать его живьём. Поймав медведя, он распинал его, привязав за лапы к четырём ветвям, а если удавалось поймать и медвежат, он распинал и медвежат. Когда медведь был распят, он подходил к нему, тыкал в морду смоченной желчью губкой, а затем убивал животное ударом копья. Это была пародия на распятие, святотатственная и бессмысленная. Однако сеньор слыл добрым христианином и каждое воскресенье причащался. К тому же действо происходило очень высоко в горах, среди пустынных скал, и уличить его в кощунстве было практически невозможно.